Двор. Книга 2

Иона Овсеич машинально подался вперед, хотел сказать гостю, пусть сядет, но вместо этого сам поднялся, вышел из-за стола, остановился возле дивана, слегка взбил подушку, поправил одеяло, майор Бирюк сперва молча наблюдал, потом громко сплюнул, повернулся и хлопнул дверью. Иона Овсеич минуту стоял в задумчивости, опять дало знать себя сердце, словно иглой ткнули изнутри под лопатку, на всякий случай принял несколько капель валидола, разложил на столе выписки к работе товарища Сталина по проблемам языкознания и с ходу углубился. Поначалу мысли работали строго в нужном направлении, затем, видимо, по ассоциации, вспомнился известный горе-языковед академик Мещанинов, которому товарищ Сталин со всей откровенностью сказал, что если бы лично не знал его, то мог бы подумать, что имеет дело с сознательным врагом, но тут же, уже без всякой связи, встал перед глазами Андрей Петрович, и получилось, как будто слова товарища Сталина адресованы не академику Мещанинову, а майору Бирюку: если бы лично не знал его, то мог бы подумать, что имеет дело с сознательным врагом.

— Глупости, — произнес вслух Иона Овсеич, однако внутри оставался какой-то осадок: вроде бы то, да не то.

Возле буфета на стене висела клеенка, еще покойная Полина Исаевна повесила, чтобы пар из чайника не портил обои, большие зеленые клетки связаны звеньями, как решетка, а по бокам что-то красное — морковка или редиска. Минуту-другую Иона Овсеич рассматривал спокойно, но постепенно нарастало раздражение против этой заведомой нелепости: какая-то тюремная решетка — и редиска! Иона Овсеич взялся опять за конспекты, хотел углубиться, но не получалось, встал со своего стула, чтобы пройтись немного по комнате, сделал несколько шагов от окна к двери и обратно, затем даже не успел осознать и проконтролировать, внезапно повернул к буфету, рванул со стены клеенку, бросил, на пол и притоптал ногой.

На душе стало полегче, можно было только удивляться, от каких пустяков зависит порою человеческое настроение, зафутболил клеенку в самый угол и засмеялся от удовольствия, такой меткий был удар.

На стене за долгие годы образовался большой темно-бордовый прямоугольник, вернее, здесь обои сохраняли свой настоящий цвет, но поскольку вокруг они сильно поблекли, неестественно ярким казался именно этот кусок. Обычная картина: все должно находиться в одинаковых условиях и меняться равномерно, иначе неизбежно получится разнобой. Вещи, как люди, взять хотя бы того же майора Бирюка: командир Красной Армии, полная грудь орденов, но просидел несколько лет в Германии, пусть даже наша зона, и что-то такое появилось в характере, во взглядах, в настроениях.

— Железный занавес! Они еще твердят про какой-то железный занавес! — невольно вырвалось вслух, Иона Овсеич тяжело вздохнул, налил из термоса воду в чайник, довел до кипения, насыпал в стакан ложечку заварки, выпил без сахара и снова сел за работу.

Лег довольно поздно, было уже около двух, однако никак не мог заснуть: каждый раз заново сама собою завязывалась полемика с Бирюком, тот кочевряжился, петушился, но в конце концов шел на попятный. Вроде бы можно было испытывать удовлетворение, тем не менее внутри оставался неприятный осадок, приходили на ум двадцатые годы, кулак с обрезом за пазухой, скрытые подкулачники, злобный старик Киселис, болтун и антисоветчик Лапидис. Иона Овсеич пытался прогнать всех этих непрошеных гостей, но, когда начинаются воспоминания, это как снежный ком: чем дальше катится, тем больше обрастает. Ушел Лапидис — пришел несчастный дурачок Ефим Граник, за ним Иосиф Котляр, потом доктор Ланда, но не теперешний, а тот, еще из первых лет советской власти, когда держал свой частный кабинет венеролога-дерматолога.

— Компания, — невольно воскликнул Иона Овсеич, — та компания!

Утром Иона Овсеич с трудом поднял голову: всю ночь напролет снились какие-то люди в балахонах, с пятнами крови, как американские куклусклановцы. Они двигались нескончаемой процессией, ровными рядами, в узких прорезях жутко зияли глаза, причем одна пара до того была похожа на другую, словно одни и те же глаза отражались и повторялись в тысячах зеркал.