Двор. Книга 2

— Овсеич, — всерьез обиделся гость, — ты из меня дурака не делай: я тебе верю, как самому себе.

Товарищ Дегтярь поблагодарил на теплом слове и миролюбиво, в голосе появилась дружеская нота, сказал: значит, коли есть обоюдное желание, можно найти общий язык.

Когда захлопнулась дверь и на чугунной лестнице послышались шаги, Иона Овсеич вернулся в комнату, остановился в задумчивости возле книжной этажерки, на первой и второй полках стояла политическая и философская литература, покачал головой и громко произнес:

— Ах, сукин сын!

Ночь прошла неважно: со стороны сердца вроде бы ничего особенного, один раз взял кусочек сахара, пять-шесть капель валидола, но во всем теле держалось чувство какого-то неудобства — куда ни повернешься, все не так. Уж лучше бы где-нибудь в одном месте болело.

Под стать самочувствию, в мыслях тоже была какая-то неразбериха — то искал примирения с Бирюком, хотя особенно и не ссорились, то, наоборот, хотелось довести до высшей точки, чтобы можно было, наконец, точно указать пальцем: здесь и здесь плохо, а здесь, допустим, неплохо.

Лишь под утро, когда встал, чтобы умыться, и для разминки прошелся по комнате, отчетливо появилась досада на самого себя из-за того, что мармеладничал с Бирюком и позволил ему, по сути, контролировать поступки и поведение Дегтяря.

Иона Овсеич опять вспомнил всю перепалку насчет эмвэдэ, и прибавилась новая досада: получилось, вроде он испугался, смалодушничал перед Бирюком, ибо тот чуть не учинил ему настоящий допрос, а он петлял и увиливал от ответа. А на самом деле надо было вообще не отвечать и сразу одернуть: не ваше дело, гражданин Бирюк, не вам указывать и не вам нас контролировать!

У ворот подкарауливал Чеперуха, получилось немного неожиданно: можно было предполагать, что у него хватит терпения дотянуть до вечера. Товарищ Дегтярь прошел мимо, не останавливаясь, Иона на секунду замешкался, но тут же догнал и сразу — ни доброго утра, ни здрасте — потребовал свое письмо. Товарищ Дегтярь продолжал идти, однако биндюжник есть биндюжник, схватил за рукав и стал орать на всю улицу, что это низкий обман — забрать у человека письмо и распоряжаться как будто своя личная собственность. Люди вокруг оглядывались, некоторые останавливались и наблюдали, Иона Овсеич тихо, сквозь зубы, предупреждал Чеперуху по-хорошему, чтобы прекратил этот уличный балаган, а тот еще сильнее разошелся и закончил прямо хулиганскими выкриками, угрожая свернуть шею, как паршивой курице. Был момент, когда Иона Овсеич уже засунул руку в карман, чтобы вынуть письмо и швырнуть в лицо этому смутьяну, лишь бы положить конец омерзительной сцене, но, к счастью, не успел: Чеперуха как раз израсходовал полностью свой заряд, харкнул на снег, слюна была красноватая, с кровью, видно, из десен, и заявил, что отсюда прямым ходом он идет в эмвэдэ, сам все расскажет, а наши чекисты хорошо умеют разбираться, где настоящие враги и где настоящие друзья.

— Иди, иди, — в сердцах крикнул Иона Овсеич, — пока за тобой не пришли!

На фабрике плотники, наконец, раскачались по-настоящему, и в помещении агитпункта уже стоял целиком готовый каркас на все шесть кабин для избирателей. Бригадир заявил, что деревянные работы можно было бы сегодня закончить, если бы кладовщик не тянул с фанерой.

— Фанера будет, — сказал товарищ Дегтярь, немедленно вызвал кладовщика, дал ему хороший нагоняй, затем пригласил к себе председателя фабкома и поручил ему лично проследить, чтобы строители в агитпункте были своевременно обеспечены всеми необходимыми материалами.

После обеда плотники опять пришли с жалобой: красной материи для обивки дали в обрез, чуть возьмешь на гвоздь, от сильной натяжки сразу лопается. Получается, плотникам надо больше, чем всем, а остальным это дело до одного места.

Товарищ Дегтярь вторично вызвал к себе председателя фабкома и в присутствии людей устроил ему такую баню, что тот выскочил буквально ошпаренный и на ходу искал по всем своим карманам носовой платок, чтобы вытереться. Людям понравилось, они полностью поддержали товарища Дегтяря, потому что этим фабкомовским начальникам дай только почувствовать, где послабее, как они забывают, кто для кого: рабочие для них или они для рабочих.

В сутолоке дня Чеперуха отодвинулся далеко на задний план, но к вечеру, когда напряжение пошло на спад, Иона Овсеич вспомнил его угрозу: самому зайти в эмвэдэ и все рассказать. Вообще, получилось не совсем хорошо: письмо, конечно, надо было оставить у себя, это правильно, но все-таки следовало поговорить с человеком по-другому. А теперь, если он действительно осуществил свою угрозу, может завариться целая каша. Несомненно, раньше или позже все станет на свое место, но надо было найти ключ, тем более что Чеперуха — это далеко не доктор Ланда, которого он готов так рьяно защищать. Просто у человека на секунду повернуло мозги набекрень.