Двор. Книга 2

— В ночь на второе марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года у Иосифа Виссарионовича Сталина произошло внезапное кровоизлияние в мозг, захватившее важные области мозга, в результате чего наступил паралич правой ноги и правой руки с потерей сознания и речи. Второго и третьего были проведены соответствующие лечебные мероприятия, которые пока не дали существенного перелома. Лечение товарища Сталина проводится под постоянным наблюдением Центрального Комитета КПСС и Советского Правительства.

— Сестра, — окликнул Иона Овсеич, — вы слышали, что передавали по радио!

Никто не отзывался, только теперь Иона Овсеич увидел, что он один в палате, не с кем даже поделиться, машинально сделал движение, чтобы подняться с койки, выйти к людям, но тут же схватился обеими руками за сердце, громко вскрикнул, из коридора заглянул больной, хотел немедленно позвать дежурного врача, Иона Овсеич остановился, поманил пальцем к себе и сказал:

— Вы слышали, что передали по радио!

Человек горько вздохнул, опустил голову и прошептал: не дай бог, не дай бог! Сердце буквально жгло от боли, сверху давило на грудь, как будто наступила своим копытом лошадь, пришлось опять надеть кислородную маску, но облегчения не было, уже хотелось кричать диким криком, слава богу, пришла доктор, сделали какой-то укол, боль немного утихла, однако через минуту поднялась такая дикая тошнота, что стало еще хуже, чем от боли.

— Оой! — застонал Иона Овсеич и сорвал с себя маску. — Ой, мне плохо!

Доктор ласково просила успокоиться, сейчас прежде всего требуется покой, но больной не слышал, тогда она приказала сестре надеть на него маску и закричала грубым голосом:

— Дегтярь, прекратите! Вы здесь не один, кроме вас, здесь еще сто больных.

Иона Овсеич зажмурил глаза, в уголках выступили слезинки, и прошептал:

— Доктор, мне так плохо, почему вы мне не верите.

Доктор поправила маску, немного освободила ремешки, чтобы меньше теснило, увеличила подачу кислорода из баллона, спросила, не сушит ли во рту, взяла больного за руку, в нескольких местах нажала пальцами, и сказала сестре, пусть принесет большую ампулу глюкозы, пятьдесят кубиков, попробуем сделать внутривенно.

Вена скользила под иглой, доктор на секунду застыла, как будто прицеливалась, и быстро подала шприц вперед, на дне появился темно-бурый слой крови, сначала он быстро увеличивался, затем, по мере того, как опускался поршень, постепенно исчезал, осталась одна прозрачная жидкость и медленно, отделения к делению, переходила в организм больного.

В обед раздатчица принесла тарелку манного супа, фрикадельки с картофельным пюре и стакан киселя, у порога замешкалась, сестра велела поставить все на тумбочку, раздатчица попросила чистое полотенце, чтобы накрыть, поискала глазами, ничего не нашла, глянула сбоку на больного, махнула рукой и тихонько вышла.

До вечера состояние держалось на одном уровне, не лучше, не хуже. В пять часов пришла Клава Ивановна, первое, что бросилось в глаза, это баллон с кислородом, на тумбочке стоял нетронутый обед, сестра приложила палец к губам, но старуха уже села на кровать, взяла больного за руку и громко спросила:

— Дегтярь, что с тобой такое? Это я, Малая.

Иона Овсеич в ответ повернул голову, из-под век виднелись узкие, белесые, как бельма, полосочки, Клава Ивановна секунду-другую всматривалась в лицо и сама догадалась:

— Сердце?

Сестра выждала момент, когда больной закрыл глаза, и произнесла одними губами: инфаркт. Старуха вздрогнула, словно от икотки, выпрямилась, застыла в этой позе, чуть-чуть двигалась нижняя челюсть. Иона Овсеич приоткрыл глаза, по взгляду было ясно, что все прекрасно понимает и сознает, поднял руку, видимо хотел снять маску и что-то сказать, но успели остановить.

— Дегтярь, — старуха уже пришла в себя и взяла вожжи в свои руки, — лежи спокойно, теперь я сама будут сидеть возле тебя.

Внезапно распахнулась дверь, на пороге появилась Ляля, глаза были просто безумные, счастье, что больной не мог видеть. Клава Ивановна поднялась навстречу, взяла за руку, как маленького ребенка, вывела в коридор и категорически запретила заходить в палату.

— Ой, мамочка, — завыла Ляля, — он умирает!

— Дура! — рассердилась Клава Ивановна. — Набитая дура!

— Ой, — ничего не хотела слышать Ляля, — он умирает!

— Орлова, — еще больше рассердилась старуха, — иди и не мешай здесь людям работать. Иди по-хорошему, пока я не позвала санитаров.