Двор. Книга 2

Подошла очередь Ионы Овсеича, он пересел в зубоврачебное кресло с подголовником, парикмахер удивился, что не встречались раньше, хотя, судя по бороде, больной здесь уже имеет прописку, пришлось объяснить, что положили с двусторонним воспалением легких, говорят, было тяжелое состояние, сегодня первый раз поднялся. Парикмахер намылил щеки, хорошо взбил пену и сказал, что с тех пор как изобрели пенициллин, пневмония — это уже не та пневмония, когда умирали через одного. Рак, канцер, — это болезнь, а пневмония — это теперь не болезнь. Иона Овсеич сидел с закрытыми глазами, мысленно улыбался, в какую-то секунду было желание растолковать, что такое настоящая пневмония, но одолевала приятная истома, мыло покалывало своими иголочками кожу, в нос ударял запах чистоты, здоровья, а пустая болтовня парикмахера еще больше убаюкивала. Когда закончили бритье, Иона Овсеич сделал движение, чтобы подняться, но мастер остановил, взял ножницы, аккуратно подровнял височки, подчистил машинкой шею, срезал длинные волоски на ушах, отступил на полшага назад и брызнул из пульверизатора. Иона Овсеич зажмурился, во рту появился цветочный привкус одеколона, невольно стал отворачиваться, в груди вдруг кольнуло, отдало в позвоночник, должно быть, устал, но, в целом, было хорошее приподнятое чувство, словно помолодел. Мастер тоже сделал комплимент, теперь видно, что молодой человек, выставил два зеркальца, одно перед глазами, другое сзади, чтобы клиент мог сам осмотреть свой затылок, получил пять рублей, сунул в карман и пожелал, пусть следующая встреча будет где-нибудь возле оперного театра, в кафе у тети Ути.

Когда Иона Овсеич вышел, мастер усадил в кресло нового клиента, сделал очереди знак, чтобы притворили дверь, и покачал головой:

— Он мне не нравится.

На железном столике стоял черный саквояж, кожа местами совсем обтерлась, мастер открыл его, звякнули застежки, клиент пошутил, что там, наверно, спрятана какая-нибудь испанская гаррота, но шутка пропала даром: видимо, никто из присутствующих не знал, что гаррота — это железный ошейник, который в Испании палачи затягивают на шее у приговоренных к смерти.

В палате первое желание было немедленно улечься на койку, однако Иона Овсеич заставил себя посидеть несколько минут возле окна, улица с ее движением, ее голосами и шумом должна прибавить бодрости; и, действительно, приятно было наблюдать, как люди торопятся, спешат, наверно, даже не задумываются, что рядом больница, рука невольно потянулась вперед и чуть-чуть приоткрыла окно, потянуло свежим воздухом, было ощущение, что вместе с кровью доходит до каждой клеточки тела, сердце по-весеннему тревожно ударяло в грудь, хотелось вдыхать еще и еще, но, как говорится, хорошего понемногу. Иона Овсеич прикрыл окно, вернулся на койку, снял пижаму, аккуратно сложил и улегся. Захотелось подремать, хотя только недавно проснулся, закрыл глаза, повернулся лицом к стене, было как-то неудобно, повернулся на другой бок, на спину, все равно получалось не то, лег опять к стене и, кажется, задремал. Перед глазами минуту-другую мелькали разноцветные огни, затем куда-то исчезли, на смену пришла мягкая бархатная чернота, но едва почувствовал облегчение, под сердцем схватила такая адская боль и, вместе с ней, такой страх, что невозможно было ни вдохнуть, ни выдохнуть. К счастью, зашла нянечка, немедленно позвала врача, та взяла за руку, нащупала пульс, велела лежать абсолютно неподвижно, отлучилась на несколько минут, привела заведующего, он прижал пальцами под лопаткой, Иона Овсеич тяжело застонал, было такое чувство, словно изнутри прижигают каленым железом, заведующий сказал, спокойнее, спокойнее, ничего страшного, видимо, небольшая ишемийка, сейчас пришлем электрокардиограф, сделаем кардиограмму и получим исчерпывающую картину, а пока надо ввести кубик морфина и кубик строфантина.

Иона Овсеич отчетливо слышал каждое слово, но голоса звучали сами по себе, будто вокруг беспросветная тьма, непонятно было, от кого исходят, кому адресованы, и даже собственные стоны доносились откуда-то извне как запоздалый отклик на приступы жгучей боли за грудиной и в животе. Сестра принесла ампулы, но, еще не успела набрать в шприц, больной издал клокочущий звук, казалось, захлебывается, и тут же его вырвало. На висках выступили крупные, величиной с горошину, капли пота, лицо стало землистого цвета, губы посинели и набрякли. Ничего, голубчик, успокаивала доктор, ничего, быстро сделали укол морфина, руку перетянули жгутом, чтобы ввести строфантин, сестра щупала то в одном, то в другом месте, наконец, сказала, вена пустая, пришлось вводить внутримышечно, предварительно, для уменьшения боли, дали пять кубиков новокаина, больной открыл глаза, во взгляде было невыразимое страдание, доктор погладила по руке, вытерла со лба капли пота и опять повторила: ничего, голубчик, потерпите, станет легче, должно стать легче.