Двор на Поварской

Народ внизу особо не шумел, еще помнилась необычная демонстрация неодетых людей по Поварской пару лет назад, имевших из одежды только шелковую ленту через плечо с надписью «Долой стыд!» Ходили такие стайки по Москве, даже в трамваях нагишом ездили, в рабочие столовые заглядывали, в кинотеатрах на сеансах сидели мерзли. Длилась глупость эта год или два как раз в середине двадцатых, но двором нашим поддержана не была, старейшины решили, что не по большому уму такие мысли в голову правительства приходят, что от этой распущенности один разврат идет. А людишки те голенькие, оголтелые – человек пять-шесть: две тетеньки с сумочками и проблемными фигурами да трое волосатых немытых мужиков-коммунистов – просочились все-таки разок во двор, на нашу круглую территорию, и пытались объяснить несознательным гражданам, живущим обособленно, как в отдельном мирке, что одежда – зло, что надо срочно отбросить ханжеские нормы морали, и дальше сыпали заученными цитатами, смешно выбрасывая руку вперед, как Ильич: «Если мужчина вожделеет к юной девушке, – и один показывал на крупную и пышную пятидесятилетнюю соседку Валентину Сергеевну, выступившую вперед с поганым ведром, – будь она студенткой, работницей или даже девушкой школьного возраста, то девушка обязана подчиниться этому вожделению, иначе ее сочтут буржуазной дочкой, недостойной называться истинной коммунисткой…»

Этот призыв очень смешно и нелепо звучал в исполнении голого веснушчатого мужика, который по инерции изредка прикрывал свой рыжий организм. Дальше слушать оратора не стали, и как он только такое сказать посмел, то из всех мусорных ведер были выбраны ошметки и объедки, которые и полетели, как артиллерийские снаряды, в пришлые розовые тельца. Дворовый народ возмутился и взбунтовался, почувствовав угрозу тихой размеренной зазаборной жизни. Тут ожил и дворник, довольно долго разбиравшийся в необычной ситуации, поскольку от рождения был глухонемым, но могучим и устрашающим. Звали его Тарас, фамилия у него была звонкая – Трясило, но за глаза имя ему дали Герасим, ведь люди во дворе жили образованные и классику уважали. Тарас был из тех редких соседей, которым обычно несли резать курицу и поручали другие важные и ответственные, но малоприятные дела. Он всегда всех выручал, при этом абсолютно молча, что высоко во дворе ценилось – такие люди всегда были на вес золота. Тарас сначала и не совсем понял, чего хочет ячейка голых людей, которая приперлась в его двор – то ли погорельцы, то ли блаженные, – но, увидев реакцию граждан, мешкать не стал. Он поднял под облака свою грозную огромную метлу и стал крутить ею над головой, как пропеллером, при этом ужасно вытаращив глаза и оскалив ровные крупные зубы. Разогнав застоявшийся воздух и отодвинув чужаков к забору, Тарас опустил метлу и стал спокойно и безучастно подметать у входа, направляя всю пыль на голых. Те закашлялись и отступили, не сказав больше ни слова. Осада была снята. Поэтому никакого особого фурора голая Ирка со товарищи произвести не могла, разве что жителей на этот раз привлекла «высокохудожественная» часть в самом прямом смысле слова – балет ведь проходил высоко и художественно, на крыше. После танцев Ираида, увидев, что публика не расходится, а только прибавляется, выступила с известным романсом, то и дело гладя на пожарников:

Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид,
Вечно бредете вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
Были когда-то и вы рысаками
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых! Пара гнедых!..

Ваша хозяйка в старинные годы

Много хозяев имела сама,
Опытных в дом привлекала из моды,
Более ножных сводила с ума.
Таял в объятьях любовник счастливый,
Таял порой капитал у иных;
Часто стоять на конюшне могли вы,
Пара гнедых! Пара гнедых!

Народ внизу смолил сигаретки, кутался со сна в одеяла, и не все понимали, то ли это восхитительный эротический сон, а такое могло только, видимо, присниться, то ли пугающая явь. А Ирка, поводя немалыми грудями, завывала: