Двор на Тринадцатом

– Ну, не хочешь летать, как хочешь…

Игорь сделал петлю из верёвки и подвесил птицу на перекладине телеграфного столба. Чайка некрасиво болталась… Сперва из заднего прохода показались два пятнистых сереньких яичка в податливой скорлупке, а следом тяжёлый мешочек из прозрачной кишечной оболочки. Под своим весом он постепенно вылезал, вылезал, пока не шлёпнулся на землю. Кованные сапожные гвозди лежали в нём, точно упакованные…

* * *

Игорь как будто впитал жестокость с рождения, с молоком матери.

Но ведь мать у нас одна…

Теперь я смотрел на младшего брата другими глазами. Переосмысливал многие его поступки, слова. Раньше они меня забавляли. Я лишь недоумевал, когда он циркулем проткнул зрачки на моей фотографии, где я стою с гитарой на школьном смотре-конкурсе. Садистские стишки, которые Игорь целой охапкой притаскивал домой, потешали:

Дети в подвале
играли в гестапо.
Зверски замучен
сантехник Потапов.

Или:

Я лежу в своей квартире
весь от крови розовый.
Это с папой мы играли
в Павлика Морозова…

Скажет тоже…

У нас во дворе считалось неприличным у кого-то что-то отбирать. Это было, как выражался Джуди, «западло». А тут узнаю: оказывается Игорюша наш, вот такая салага, повадился гуливанить в строительный техникум, что по соседству, отбирать у студентов деньги. Салапет! И никто ему хвост не прищемил… Покорно выворачивали карманы. Но потом всё-таки стуканули: накатали заяву в милицию. Чуть до суда не дошло… Отец отмазал. Подключил знакомых, нужным людям «сунул», ходил к родителям студентов, к директору техникума, унижался, просил-лебезил. Дело спустили на тормозах.

Плюгавый шкет, ни силы, ни здоровья, на перекладине ни разу подтянуться не мог. Плюнь в задницу – башка отвалится, но на Тринадцатом его боялись.

Дальше – больше.

Исполнилось ему восемнадцать лет. Однажды зимой шёл на танцы. Навстречу – бывший одноклассник в овчинном полушубке: новеньком, белом, офицерском. Тогда мода была такая… Что ты…

Игорон останавливает:

– О-оо! Какой на тебе фасончик! Запачкаешь! Дай-ка мне на танцы сходить!

– ?..

Игорь замахнулся, сделал вид, что ударит:

– Саечка за испуг!

Парень безропотно снял шубу. А наш говнюк всучил ему свою болоньевую куртку:

– Поношу – отдам…

Паренёк домой вернулся, отец военный, шуток не понимал:

– Где шуба?

– Дал поносить…

– Не юли, правду рассказывай!..

И – заяву в милицию. Выходило, уже повторную. С одной стороны посмотреть: детская шалость, баловство. А по сути – грабёж с разбоем, «стоп с прихватом». Игорю руки за спину, и вместо армии – тюрьма. Пять лет дали.

Мать одно твердила:

– Хорошо, отец не дожил…

Мы с матерью ездили навестить его в Сегежу. Посмотрели: недурно устроился… В детстве он любил художество, на зоне таланты пригодилось. Мастрячил под заказ «стирки» – самодельные игральные карты с портретами уркаганов и охраны, «набивал картинки». Я не ожидал его увидеть в довольстве, сытым. А тут – репа лоснится. На фаланге безымянного пальца татуировка перстня: чёрный фон из угла в угол пересекают белые полосы, а в середине череп. Знак уголовный – «судим за разбой». По всему было видно, Игорь чувствовал себя в своей тарелке… алюминиевой.

Отсидел «от звонка до звонка». Мама не дождалась. Доконал он её…

Когда первый раз освободился, я с ним много говорил. Игорь молчал, прихлёбывал «чифир», вроде слушал. Мне казалось, что-то понял.

Помог ему оформиться водителем на грузовую. Он – за старое: бензин налево-направо толкнёт, утром ехать – бак сухой. С работы его культурно попросили. Ещё несколько раз пристраивал, но всё заканчивалось одинаково.

Наш двор всегда был силён общинным духом, коллективизмом, взаимовыручкой. Тут – волк-одиночка… Хотя даже волки стаями держатся. Человеку третий десяток, у него ни семьи, ни друзей…

Я к нему с упрёками, он в ответ:

– Вован, не гони порожняк! Думаешь, в натуре, буду ишачить, как ты?

Нам солнца не надо —
Нам партия светит!
Нам хлеба не надо —
Работу давай!

– Тьфу, ёпт! – Игорон сквозь зубы зло сплюнул на пол.

– А как другие?..

– Вот пусть другие и горбатятся.

– Стыдно людям в глаза смотреть из-за тебя.

– Кто тут «люди»?! «Дружба!..» Сам шестерил у Кочкаря. Ссыкун…

Я понял: разговор бесполезный…

Первое время он всё одалживал у меня. Но сколько можно?.. Я ему напрямик:

– Встанешь передо мной на колени, будешь упрашивать, что «с голоду умираю», скажу: «Садись, ешь». Но денег наличных больше не дам.

У меня перестал просить, а Любаша медсестрой работала, сама вечно на подсосе, выручала младшего брата. Там «зелёненькую», тут «синенькую» выкроит.

Проходит полгода, сестра приезжает ко мне:

– Игоря забрали…

Что случилось? Да то же самое… В шалмане с бичами пристали к мужику. Дали по ушам, забрали что-то из вещей. У Игоря нашли перчатки. Прихватил, видимо, до кучи.

Я ходил к нему на свиданку, спрашиваю:

– Как теперь?..

– Спок! Всё в ажуре…

Лишь посмеивался:

– Что мне будет за перчатки?