Двор Ураганов

– Резня началась на рассвете. Но впервые жестокость Филибера де Гран-Домена натолкнулась на непредвиденное препятствие. Ночью, когда хозяин, отмечая отцовство, опрокидывал в себя бокал за бокалом, неслыханная новость о рождении метиса пронеслась по плантации. Рабы, чувствуя угрозу, нависшую над их головами, успели объединиться под командованием Аджиле. Лопаты, палки, столярные пилы – все, что было под рукой, собрали в противовес огнестрельному оружию надсмотрщиков. Вопли проклятий старого сеньора раздались с первыми лучами утра: «Я убью! Всех!» После десятилетий террора на плантации Филибер де Гран-Домен совершил ошибку. Тиран мог вечно угнетать рабов, пока давал им возможность выжить; но, отнимая малейшую надежду на жизнь, он разрушил последние барьеры, сдерживающие страдальцев от яростного сопротивления. Битва была отчаянной в то утро. Из двухсот рабов плантации половину нашли мертвыми. Все двадцать надсмотрщиков до последнего были вырезаны. К этим зловещим цифрам добавь несколько слуг, попавших под перекрестный огонь. Главный виновник бойни встретил смерть от рук той, которую так долго мучил. Пока мужчины сражались в полях, он, опьянев от вина и ненависти, поднялся в спальню к жене, чтобы убить мать и ребенка; но у молодой девушки хватило сил встать с родильного ложа и размозжить череп ненавистного старика ударом канделябра.

Юноша вновь умолк. Сцена жуткого побоища тяжелой могильной плитой повисла в гробовой тишине пещеры. Я всегда подозревала, что луизианец хранил тайну, но была далека от мысли, насколько страшной она была. Другие, как Бледный Фебюс, сломались, пройдя через трагедию прошлого, но не Зашари.

– Твой отец Аджиле выжил в баталии? – боясь своего вопроса, тихо спросила я.

Зашари кивнул:

– Да, ему ампутировали простреленную руку. Даже покалеченный он отличается большим благородством: смелый и дальновидный, справедливый и рассудительный. В течение девятнадцати лет он управляет плантацией вместе с моей мамой.

Луизианец приподнял голову, демонстрируя сильную шею, волевой профиль. В приглушенном свечении пещеры я не знала, на кого смотрела в тот момент – на отца или сына? В одном я не сомневалась: это был воин.

– С осени 281 года мама держит ставни самой высокой комнаты поместья плотно закрытыми. Ей удалось убедить аристократов региона, что Филибер де Гран-Домен подхватил лихорадку байю и с тех пор прикован к постели. У этого ничтожного человека не было друзей, только коммерческие партнеры, которые удовлетворились ведением дел с представителем владельца. О надсмотрщиках, этих мужланах без семей, тоже никто не обеспокоился. Согласно официальной версии, они все еще щелкают кнутами по полям, хотя на деле давно гниют в земле.

Я на мгновение задумалась над поворотом судьбы, заставившей останки палачей, убивавших рабов, удобрять сахарный тростник.

– Подделав подчерк мужа и получив чистый бланк, мама вступила в управление доменом. Она объявила меня ребенком Филибера от красавицы рабыни Симони и добилась моего признания с помощью той же игры с поддельными декларациями. Плантация Гран-Домен до сих пор производит сахар в большом количестве. Но за воздвигнутыми стенами вокруг нее эксплуатация не имеет ничего общего с другими хозяйствами: все чернокожие освобождены от рабства и, переехав в многочисленные постройки усадьбы, больше не ютятся в непригодных для проживания хижинах на краю байю. Белая прислуга, выжившая в баталии, приняла решение остаться и поделить права и обязанности с бывшими рабами. Отныне в Гран-Домене цвет кожи не имеет значения: мы все связаны общей судьбой. Блага и еда в равной степени распределяются между крестьянами. Мои мать и отец обрабатывают землю наравне с другими жителями домена[168]. Все работают усерднее, чем раньше, но без свиста хлыста. Своевременно вносить солидный и даже возрастающий налог Короне – необходимое условие, чтобы обезопасить себя от любопытства властей. Я унаследовал имя де Гран-Домен – синоним абсолютного зла, – произнес Зашари, поморщившись, – но для сотен душ оно стало символом надежды. – Он повторил не как оскорбление, а как молитву: Гран-Домен.

Два слова прозвенели в тишине грота, равнодушного к делам человечества и к неподвижным телам Стерлинга и Франсуазы, этим забавным свидетелям наших откровений: спящего вампира и связанной куклы, вокруг которых тенью кружилась морская нечисть. Последние звуки повествования вознеслись к люминесцентной россыпи на скалистом своде, затерявшись в суррогате звезд, тускло мерцающих, как далекая мечта о лучшем мире.

– Ужасная история, Заш, – прошептала я. – Но, как ты сказал, она дает надежду.

Слабая улыбка лучом солнца в пасмурный день осветила лицо юноши.