Дворец

Что-то вскоре заставило его приоткрыть глаза, и он увидел совсем рядом со своей рукой, как раз на том месте, где могла бы лежать рука спавшей вместе с ним супруги, рукав фиолетового платья, вид которого был настолько жив в воспоминаниях Матвея, что он немедленно вышел из дремоты и подскочил на кровати. Артемонов неподвижно уставился на выглядывавший из под порывала рукав – тот был совершенно, мертвенно неподвижен, и это пугало больше всего. Ему бы следовало поднять взгляд выше – туда, где должна была находиться голова обладательницы рукава, но Матвей не мог заставить себя это сделать. В это время в маленьком окошке комнаты, быстро и неожиданно, зажглись два больших желтых, скорее всего птичьих, глаза, но, хуже того, раздались звуки шагов: по старой лестнице, ведшей снизу в спальню, медленно поднимался кто-то очень тяжелый. Огонь в камине, полыхнув с шумом, быстро погас, как будто кто-то задул его. Артемонов вскочил с кровати и бросился к маленькой, давно и редко открывавшейся дверце, ведшей на заросший яблоневыми ветками балкончик. Она, как назло, не открывалось – видимо, старый, подвешенный на веревке ключик ее заржавел, и Матвей, в конце концов, принялся биться в дверцу плечом. Нужно было торопиться: фиолетовый рукав в постели зашевелился, как будто подергиваясь, а тяжеловесное существо, поднимавшееся снизу по лестнице, приближалось все быстрее. Очертания его тени сперва были неопределенными, но затем обозначился головной убор московской боярыни: небольшая шапка и широкий платок, свисавший из-под нее с обеих сторон. На месте лица, однако, ничего не было: его словно вырезали ножницами, и эта пустота, заполненная мерцающим светом камина, придвигалась все ближе и ближе к Матвею. Постепенно между шапкой и платком стали проступать какие-то очертания, но, увидев их, Артемонов стал еще быстрее и судорожнее биться плечом в маленькую дверцу. В это время, фиолетовый рукав на кровати поднялся вверх, часто подергиваясь, и из него выглянули вверх иссохшие и побелевшие кости. Деревянные и ветхие доски дверцы стали напоминать Матвею камень, но он не уставал биться об них. Неумолимое, холодное лицо мумии в головном уборе знатной боярыни приближалось снизу, тогда как скелет на кровати подергивался все сильнее, и готов был вот-вот подняться. Отчаявшись выбить дверцу, Артемонов начал снова крутить ключик. После одного из поворотов, дверца, наконец, подалась, и Матвей оказался на маленьком балкончике. Здесь раньше он пил с гостями чай из самовара, любуясь, смотря по времени года, то яблочным цветом и неутомимыми пчелами, то мощными и зрелыми летними кронами яблонь, то гнущимися под тяжестью плодов ветвями, а то и облетевшими, посеченными осенней пургой, и все же красивыми кронами старых деревьев.

– Матвей, ну куда ты, постой! – раздался из дома женский голос, слишком хорошо ему знакомый. Он вовсе не был злым или зловещим, однако звучал так неестественно и оттого страшно, что Матвею захотелось поскорее спрыгнуть вниз, чего он пока не решался сделать. Он сначала не мог разобраться, чего же необычного в этом голосе, но потом понял, что собеседница его произносит слова чуть-чуть, на одну десятую или восьмую, медленнее обычной человеческой речи, а кроме того очень равномерно и почти без эмоций. И эти маленькие отличия делали, почему-то, спокойные и будничные слова жуткими.

– Неужели ты больше не хочешь меня видеть? А раньше ведь так хотел…