Дворец Посейдона

Что сковало ему руки и ноги, почему он не побежал и не прижался к матери? Вот она стоит перед ним, их разделяет всего несколько шагов, она так близко, что он может протянуть руку и коснуться ее. Что с ним творится, почему он молчит, отчего он весь так обмяк?

Тетя обернулась и, словно не заметив его, снова отвернулась, но ее мгновенный взгляд послужил как бы сигналом, знаком для других, что в комнату кто-то вошел; отец и мать почти одновременно взглянули на Миху.

— Что тебе здесь надо? — закричал отец.

Миха взглянул на мать, руки ее нерешительно соскользнули с лица, и она как-то беспомощно, жалко улыбнулась.

— Миха, — сказала она. — Миха!

Руки ее нервно комкали носовой платок, в конце концов она обронила его на пол. Тогда она нагнулась за ним и, выпрямляясь, снова улыбнулась Михе беспомощной и несчастной улыбкой, от которой ему захотелось плакать. Еще секунда, и он побежал бы, обнял бы мать, стал целовать ее лицо, шею, руки, но тут снова раздался окрик отца:

— Уходи отсюда, я тебе, кажется, говорю!

— Миха, иди ко мне! — позвала его мать, но, шагнув к нему, остановилась как вкопанная, застигнутая истерическим криком отца:

— Не прикасайся к нему! Не смей! — Он подошел к столу, тяжело оперся на него обеими руками и повторил: — Не смей! — Голос его оборвался, он стал надрывно кашлять и, схватившись рукой за сердце, с трудом, еле слышно прохрипел: — Не смей!

Миха вздрогнул и посмотрел на отца. Лицо у него покраснело как бурак, глаза выкатились из орбит. Миха испугался и невольно попятился назад. Боясь повернуться, он рукой нащупал дверь, ему показалось, что должно произойти что-то страшное. Он уже не смотрел в сторону матери, не жалел ее и даже не радовался ее присутствию, напротив, старался как можно скорее уйти, убежать от нее. Он сделал еще шаг и только хотел выйти из комнаты, как услышал голос матери:

— Я думала, что ты все поймешь!

Миха выскочил из комнаты, обожженный этими словами. Он ведь как раз того и стыдился, что все понимал и обо всем догадывался.

«Оставьте меня, — он старался подавить рыдания, — я еще маленький…» Он плакал все громче и громче, потому что сознавал, что он уже не ребенок, а просто обманывает себя.

Войдя в свою комнату, он зажег свет и подошел к шкафу. В дверцу было вделано большое зеркало, в котором он отражался во весь рост, босой, в ночной рубашке, со слезами на глазах, — очкарик! Он долго стоял у зеркала, не утирая слез, которые все лились и лились без конца.

Утром его разбудила тетя. Она таким спокойным голосом справилась о его самочувствии, что он усомнился, не привиделось ли ему во сне все происшедшее этой ночью. И, как дурной сон, преследовало его какое-то чувство вины.

«Мамы дома не было — это видно по всему, А может, она и вовсе не приходила», — думал он, сам понимая, что просто успокаивает себя.

Возвращаясь из школы, он встретил в подъезде близнецов — Котэ и Сосо. Они как-то странно переглянулись. Его удивило, что они не стали дразниться. На это он, конечно, особого внимания не обратил, но в квартиру не вошел, вернулся. Мальчишек уже не было. Миха удивился, где они умудрились спрятаться на этой голой лестнице, в пустом подъезде. Он не знал, куда идти. В это время перед домом остановилась зеленая «Волга» Робинзона, Избегая встречи с ним, Миха поспешно зашагал по улице. Но голос Робинзона настиг его;

— Миха, подожди меня!

Михе очень не хотелось разговаривать с ним, но и бежать было стыдно.

Подойдя к Михе, Робинзон поднял руку, и Миха попятился назад, думая, что тот собирается его ударить. Заметив это, Робинзон улыбнулся и мягко опустил руку на его плечо.

— Ладно, давай мириться.

Такая деликатность Михе показалась странной, и он подумал, что Робинзон по своему обыкновению потешается над ним.

— Ты уже взрослый парень, Миха, мужчина. Ничего не поделаешь, мы все потрясены, но ты должен крепиться.

Что это, на самом деле, или повое издевательство, или…

— Позвонили из милиции, и мы сразу кинулись туда, Отца твоего я подвез в больницу.

— Из милиции?

— Да… Сейчас я отвез твоего отца… Оказывается, автобус… Словом, несчастный случай…

«Мама! Мама! Мама! Мама умерла», — промелькнуло в голове у Михи, но он тут же с подозрением взглянул на Робинзона. Но нет, таких шуток, наверно, не существует на свете, и не может существовать. Как можно шутить такими вещами? Но он все же предпочел сохранять достоинство перед тем, кто сейчас прикидывается мягкосердечным добряком. Заплакать перед Робинзоном — значит простить ему все. Нет, он сейчас не мог заплакать, да и вообще ничего не мог. Лучше всего, пусть Робинзон уйдет, уйдет и оставит его в покое.

Обо всем этом он думал так спокойно, потому что в глубине души не верил в смерть матери. Труднее всего поверить в смерть человека, которого любишь больше всех на свете. Это настолько трудно себе представить, что начинает казаться, что, кроме тебя, все ошибаются, все, кроме тебя, и пока ты этому не веришь, смерть бессильна, потому что и впрямь может оказаться, что все ошибаются, все.

— Хочешь, я и тебя подвезу? — спросил Робинзон.

— Нет, спасибо! — сказал он и собрался уходить.