Дворец Посейдона

Вот и я знаю, что мне никто не поможет, и никого не могу просить об этом, потому что моя любовь — это безумие. И все же мне хочется, чтобы кто-нибудь выслушал меня, хочется рассказать вслух о моей злосчастной любви. Но только, чтобы он не смеялся, даже про себя не смеялся, в лицо мне и так никто не смеется. Ведь может же быть на этом свете кто-то, перед кем я смог бы так же смело произносить имя Тины, как произношу его в душе. А сказанное в душе, про себя, складывается, как камни — в каменную кладку, тяжелеет и вот-вот разорвет сердце. А когда тебя кто-то выслушает, ты как будто вынимаешь из сердца эти камни, освобождаешься от них, отбрасываешь их подальше и вздыхаешь наконец свободно и глубоко. Может, так и должно быть, может, каждый должен сам, в одиночку справляться со своим горем, может, от людей он требует больше того, что им под силу. Да, но почему же тогда пришел сегодня ко мне Спиридон? Почему… Почему… Почему?!..»

Адам обернулся. Курша больше не бежала за ним; он остановился, задумавшись, куда она могла пропасть? Потом решил, что она осталась там, в доме Спиридона. Почему-то мысль, что собака осталась именно там, была ему чрезвычайно приятна.

Шел дождь… Уже стемнело, и уличное освещение было включено, желтые пятна лампочек мутно светились в зимних сумерках. К станции вела узкая улочка. По одну сторону улицы стояли в ряд новенькие одноэтажные домики. Вдоль другой стороны тянулась садовая ограда, щедро выбеленная известкой. Одни домишки были заперты, в других горел свет. Свет, льющийся из окон, расстилался по тротуару лоскутами блестящей клеенки. Портной, сапожник, плотник, ювелир, гробовщик и парикмахер трудились на этой улице бок о бок. Сейчас свет горел только у гробовщика и парикмахера. И еще в одном доме светились окна, дом этот стоял в самом конце улицы и замыкал вереницу мастерских. На нем была большущая вывеска, на которой была изображена гроздь винограда и неровными буквами было выведено «Столовая».

Перед столовой стоял мотоцикл, Бежан разговаривал с парикмахером в белом халате. Парикмахер словно не замечал, что идет дождь, он оживленно размахивал руками и громко смеялся.

Стоило Адаму поравняться с ними, как Бежан вдруг повернулся к нему, словно только и ждал, когда он к ним приблизится.

— Адам!

Адам остановился. Бежан подошел к нему и сказал:

— Я вас поджидал, знал, что вы здесь будете проходить. Если вы не очень спешите…

Бежан рукой показал в сторону столовой. Адам не смог ему отказать.

Парикмахер некоторое время продолжал стоять на улице, видимо, не теряя надежды на возвращение собеседника.

Но когда Бежан взял Адама под руку и новел его к столовой, он махнул рукой и вернулся в свою парикмахерскую.

В столовой было пусто. Только в углу сидел почтальон Лаврентий. Облокотившись на стол, он смотрел перед собой широко раскрытыми трезвыми глазами. Можно было подумать, что те две пустые бутылки, которые стояли перед ним, выпил кто-то другой.

При виде Бежана Лаврентий встал и вытянулся, потому что в душе считал себя не почтальоном, а сотрудником милиции. Однажды он даже попросил у Бежана разрешить ему носить красные погоны и был крайне удивлен, когда тот выпроводил его.

— Только на один день повесили бы мне кобуру на бок, нашил бы я красные погоны и постоял перед райкомом — большего мне не надо, — говорил Лаврентий. Свою профессию он считал насмешкой судьбы и к обязанностям своим относился спустя рукава, было похоже, что со дня на день его могут уволить. Бежан избегал встречи с ним и считал его сумасшедшим. Лаврентий был одинок. Если кто и знал всю его подноготную, то эго была вдова пожарника.

Пьяный Лаврентий являлся к ней обычно среди ночи, вдова открывала ему дверь и раздевала его, как ребенка. Говорили, будто она даже купала его собственноручно. А Лаврентий будто при этом кричал: посмотрите на меня, я Христос, Христос! Говорили еще, что вдова только потому опекает Лаврентия, что считает его милиционером. Когда Лаврентий начинал кричать, что он Христос, вдова хлопала его по голове: кто слыхал про Христа-милиционера! Из дома вдовы доносились дикие вопли, потом обычно ссорящиеся замолкали, обессиленные дракой.

Когда Бежан и Адам уселись за стол, Лаврентий, раскрыв объятия и просияв, направился к ним. Бежан вовремя заметил это и крикнул ему леденящим голосом;

— Стой на месте, Лаврентий, иначе!..

Лаврентий на какое-то время застыл без движения, потом горько улыбнулся, повернулся и сел на свое место. Он постучал вилкой по бутылке, из кухни выглянул официант. Лаврентий рукой указал ему на вошедших, мол, обслужи клиентов. Официант, увидев Бежала и Адама, быстро подошел к ним.

— Здорово! — кивнул ему Бежан.

— Привет, — ответил официант.

Официант был стройный малый, его длинные волосы были расчесаны на пробор, такой ровный, что казалось, выводили его по ниточке. Он больше походил на танцора, чем на официанта.

— Что у вас есть? — спросил его Бежан.

— А что может быть в такой поздний час?.

— Все же?

— Лобио.

— И кроме лобио, ничего?

— Ничего, но лобио приличное.