Дворец Посейдона

Погляди, ома вяжет так же, как и ты, и со страхом прислушивается к звуку шагов. Это по пустынным коридорам ходит одетый в черное, измученный бессонницей Гамлет, ходит как грядущее возмездие. Бродит бездумно и бесцельно, как лунатик. Офелия постоянно мечтает о цветах! Вероятно, потому и гибнет она с цветами в руках.

Нет, пи на одну минуту не допускай мысли о том, что она безумна! Нет… Как и у Гамлета, ее безумие было притворством, потому что, выросшая во мраке и одиночестве, она побоялась признаться, что увидела свет. На несколько веков раньше срока ее озарил тот свет, который зовется свободой, и она погибла, как гибнет под снегом ранний подснежник.

Офелия — тот же Гамлет, лирическая частица его души, которую Гамлет заглушал своим философским скептицизмом, скрывал и даже потешался над нею. И все же с великой болью он чувствовал, не мог не чувствовать, что это частица его души, без которой немыслима жизнь. Интересно и то, что Гамлет и Офелия напоминают нам больше брата с сестрой, чем возлюбленных. Это новый вариант Электры и Ореста. Это классическая пара, созданная человечеством для того, чтобы судить виновных родителей.

— Ты знаешь, как странно, — вдруг засмеялась Нинико, — мне всегда казалось, что ты мой брат.

Заза словно не расслышал этих слов и продолжал:

— Вместе с тенью Гамлета появляется Офелия со своими белыми цветами, теплом и нежностью.

— Появляется, чтобы потом снова вернуться в реку? — тихо спросила Нинико.

— В реку?

— Да, чтобы снова вернуться в реку! — повторила Нинико.

Так они разговаривали долго. Потом Нинико ушла домой. Зазе не хотелось уходить. Он поднялся на второй этаж в концертный зал. Дежурная узнала его и впустила. Играла Элисо Вирсаладзе. Зал был набит битком. Заза стал около стены. Он постарался напрячь все свое внимание, но усталые мысли разбегались и с трудом подчинялись организованной эмоции, тонко отграненным и прозрачным, как хрусталь, звукам музыки Моцарта, которые разбивались о черную поверхность рояля.

Потом Заза почувствовал на себе чей-то настойчивый взгляд. Он медленно повернул голову и увидел Лизико. Лизико сидела совсем близко, в последнем ряду, она поманила его рукой: рядом с ней было свободное место. Заза подошел и сел.

— Привет! — шепнула ему Лизико, — Куда ты пропал?

— Работа… Хорошо играет?

— Очень! Знаешь, Магда приехала!

— Что?

— Насовсем приехала, она должна была прийти на концерт вместе со мной, но у нее разболелась голова.

«Приехала Магда! Магда приехала! Магда! Магда!»

Он чуть не вскочил и не выбежал из зала, он не мог больше тут сидеть, заерзал на стуле и почувствовал, что ему жарко. Лизико надела очки. Заза подумал, что она надела их, чтобы получше видеть, что с ним творится, но Лизико смотрела не на него. Заза невольно повернулся в ту же сторону.

— Магдины предки! — шепнула ему Лизико. — Видишь?

Мужчина был уже седой. Заза часто встречал его на улице, замечал восторженные и слегка удивленные взгляды, которые прохожие бросали ему вслед. Это был известный физик. Он обычно проходил по проспекту Руставели со спортивной сумкой, означающей, что он возвращается с теннисных кортов.

— Неужели это отец Магды! — удивился Заза.

— Да, — Лизико наклонилась к Зазе, — а эта особа ее мать!

Рядом с мужчиной сидела красивая женщина. Ее черные блестящие волосы были гладко причесаны и заколоты на затылке маленьким алмазным бантиком. На ней было темно-зеленое платье без рукавов, а рука с широким серебряным браслетом покоилась на ручке кресла. Кисть руки безвольно свисала с бархатного подлокотника, и Заза разглядел длинные белые пальцы с ярко-красными выхоленными ногтями. Мужчина время от времени украдкой поглаживал эту слабую, нежную руку, будто случайно касался ее, сжимал и внезапно отпускал, словно женщина сама вырывала ее: однако рука оставалась неподвижной и свисала безжизненно, как у манекена.

Заза взглянул на Лизико, решив, что она шутит. Такая молодая женщина не могла быть матерью Магды. Но у Лизико было такое любопытное лицо, так иронически поджимала она губы, что Заза ни о чем не стал спрашивать. Взгляд Лизико был устремлен на эти руки, такие осторожные и все же выдававшие самые сокровенные чувства. Потом, словно прочитав мысли Зазы, Лизико шепнула ему:

— Да, это ее мать! — она улыбнулась, словно хотела что-то еще сказать, но предпочла воздержаться.

— Красивая…

— Да, — Лизико сняла очки и взглянула на Зазу, — красивая…

И повторила:

— Красивая…

От этого многозначительного повтора слово звучало как секретный шифр. Заза должен был разгадать его и понять, что подразумевается под ним.

— А Магда чудачка, — снова сказала Лизико, видимо убедившись, что Заза не разбирается в секретных знаках, — не хотела приезжать в Тбилиси…

— Почему?

— Чудачка…

Лизико не терпелось растолковать все непонятливому собеседнику, но именно непонятливость его мешала ей сделать это.

Заза не владел искусством беседы одними намеками с неуловимой сменой интонаций. Ему надо было все выкладывать прямо. Если бы Заза был из круга Лизико, она говорила бы с ним примерно так: