Дворец Посейдона

Вот так я мысленно с тобой разговаривал и наивно надеялся, что ты меня услышишь или хотя бы почувствуешь на себе мой неотступный взгляд и посмотришь в мою сторону. Но все мои слова ударялись о непроницаемую стену и возвращались назад слабым эхом, разжеванные каменными челюстями стены, высосанные и пустые.

Этот день в конце концов наступил, и значительно раньше, чем я предполагал. А мне казалось, что все будет куда болезненнее…

— Гига, что с тобой? — спросила Лия.

— Мне пора, — поднялась Софико.

— Ни в коем случае, — заволновалась Лия, — я уже накрыла стол.

— Зачем вы беспокоились…

— Что за беспокойство! У нас всегда гости, не помню случая, чтобы мы обедали или ужинали без гостей. Верно, Гига?

— Да, — подтвердил я. Мне уже было все равно.

— Что-то у вас настроение изменилось, — заметила Софико, — вы не устали?

— Напротив, я в прекрасном настроении. Если угодно, включите в программу и пение. Вы не слышали, как я пою?

— Гига! — Лия такими глазами на меня взглянула, что я сразу пришел в себя.

— Мы вас никуда не пустим, — заверил я Софико. — Вы должны с нами поужинать.

Мы сели за стол, и я тотчас схватился за коньяк.

— Я пью за наше знакомство, — чокнувшись с Софико, я выпил коньяк до дна, налил и снова выпил.

У вас, наверное, сложилось впечатление, что я люблю выпить. Нет, пью я очень редко, когда попадаю в нелепое положение. Впрочем, не так уж часто я влипаю в подобные истории.

— Закуси, — Лия протянула мне кусок жареного цыпленка. — Сколько времени продлится передача? — обратилась она к Софико.

— Час и десять минут.

— Десять минут прибавили.

— Где Мамука? — спросил я.

— Смотрит телевизор.

Телевизор у нас стоял в лоджии. Там был его храм, и мой сын служил в этом святилище безмолвным послушником. Может, оценив такую жертву, и был ко мне милостив бог телевидения…

Выпитый коньяк давал о себе знать. Я смотрел на женщин и думал: «Что плохого в многоженстве? Сидели бы сейчас две моих жены и мирно ворковали — ничего страшного!» Почувствовав себя султаном, я надолго погрузился в блаженный туман, пока на поверхность не выступили обрывки действительности, как островерхие скалы из воды или обломки затонувшего корабля. Внезапно меня охватил невыразимый ужас: неужели я совсем один, отшельник, задохнувшийся в блестящем мусоре успеха и славы, неужели Софико только затем и пришла, чтобы рассчитаться со мной за все, показать мне мое истинное лицо, которого я давно уже не различал. Неужели это все только спектакль? Разумеется, спектакль, в котором я, вот уже который год, играю одну и ту же роль с заученным текстом, с неизменной мимикой. Сегодня в пьесе появилось еще одно действующее лицо — память, но ее выставили из театра по моей настоятельной просьбе, как прямолинейного, бесцеремонного грубияна-актера.

— Нет, — произнес я громко, — нет. Ничего не выйдет.

— Почему? — удивилась Лия. — Актеры прочтут отрывки из твоего романа. Совсем не плохо.

— Прекрасная идея! — согласилась Софико.

И тут я почувствовал, какой кошмар — многоженство. Лия была единственной и неповторимой, моей надеждой и утешением. Она одна понимала меня и поэтому не понимала ничего другого. Именно за это я проникся к ней безграничной благодарностью. Она — царица тишины и покоя, убивающая все сомнения и сожаления, как мух. И верно, поглядите, повсюду вокруг меня: в кухне, в коридоре, в гараже, в столовой с потолка свисают кудрявые липучки, и на них бесчисленные дохлые бабочки и мухи, самые бесполезные и вредные насекомые.

Разве не Лия нас вылепила? Разве не она вдохнула в нас душу — в меня и в Мамуку? Разве не она связала нас веревкой, а конец прикрепила к стене, зовущейся жизнью. Веревка привязана прочно, надежно, навечно. И пусть никто не пытается ее оторвать. Тут уж, простите, не стоит стараться попусту. Тут и Софико, явившаяся словно тень Офелии, не поможет делу. Я для этого уже стреляный воробей. Не Гамлет, чтобы позволить сомнениям грызть себя, и не Христос, чтобы бродить по свету с учениками. Кстати, эти друзья его до добра не довели!

Когда я обо всем этом думал, почему-то представил себе своего отца: как он разгуливает меж помидорных грядок, насвистывая. Меня отпугнула мысль, что моя старость будет точно такой же. Весь я был переполнен генами — маленькими человечками, как две капли воды похожими на моего отца. Они суетились, строили домики, каждый полол свой огород, белил известкой стволы яблонь, прогуливал свою собачку.

Когда я отвлекся от этих печальных размышлений, обнаружил, что сижу перед пустой бутылкой с пустым стаканом в руке.

Софико и Ли я, словно позабыв о моем существовании, беседовали с увлечением, свойственным лишь женщинам. Они так внезапно прервали беседу, как умеют это делать только женщины, и обе уставились на меня.

— Боже мой, у нас оказалось столько общих знакомых! — сообщила Лия.

— Сатана, сатана прокрался в твой дом, — чуть не завопил я, но вместо этого сказал с вежливой улыбкой — Очень приятно!

Мое натренированное, дрессированное сознание все еще не отпускало меня, не позволяло выплеснуть всю ту глупость, которая кривлялась в голове клоуном и колотила в барабан.