Дворецкий в Белом (СИ)

Детектив спешно выскочил наружу, быстро захлопнув за собой дверь. Протяжный, тяжкий вздох вырвался у него сам собой, словно он утомился на напряжённой физической работе. Он хотел замереть, опираясь на толстую дверь, но тут банка с холодным апельсиновым соком резко коснулась его щеки. Детектив посмотрел на свою дорогую невесту Ран.

— Устал?

— Да, хотя основной допрос я выслушал, а сам ничего нового не узнал, — Шиничи опустил голову вниз, оставляя руки висеть по бокам, — Что–то… кажется мне очень странным.

— Что именно? — переспросила Ран, когда оперлась на стену и достала свою банку сока.

— Не могу сказать конкретно, но хотя бы те раны… Что–то явно не так. Будто чуйка какая–то…

— Не ты один так думаешь, — неожиданный мужской голос возник рядом с детективом, словно из ниоткуда. Тот, вместе с Ран, резко обернулся и увидел Даичи, который лениво потягивал чёрный чай с лимоном из пластиковой бутылки.

— Даичи–сан, — улыбнулся Шиничи, — Вас обычно интуиция никогда не подводит.

— Да, тут тоже… Группа крови совпадает, но не думаете, что он иногда странно реагирует на всё? И эти раны — они ведь правда свежие, не походят на те, что были получены до пяти утра.

— Верно, это и смущает, — Шиничи опрокинул банку, сделав несколько больших глотков, — Точно ли это Кайто?

— Кайто или нет, у нас мало оснований, чтобы что–то решать… Тем более по другим уликам всё сходится. Может, мы параноики?

— Может, и параноики… Кто его знает?

***

Если суд над организаторами школы «Дворецкий в Белом» был цирком, суд Рюдзи — продолжительным расследованием, то суд Кайто стал морем слёз и океаном боли. Адвоката будто и не было, а прокурор, судья, свидетели и родители жертв бросали камни в подозреваемого, обвиняя его во всём.

Судья говорил спокойно лишь на первый взгляд. Но даже он, тот, кто должен всегда оставаться в нейтральной позиции, едва скрывал своё отвращение к подсудимому. Для него все слишком сходилось, особенно когда полиция обнародовала новость о подозрении Тои и Кайто в убийствах, а дальше, после смерти первого подозреваемого, выводы казались лёгкими и очень простыми. И под приторным спокойствием судьи пряталось раздражение, готовое вырваться наружу во время вынесения приговора.

— Подсудимый Куроба Кайто, восемнадцать лет…

— Ваша честь! — Даичи внезапно поднял руку и встал, — Можно?

— Не нагло прерывать меня в самом начале? Эх, ладно, говорите…

— Я недавно смотрел архивы… Ему уже исполнилось девятнадцать двадцать первого июня. Насколько я знаю, о своих Днях Рождения знали сами дворецкие и обычно никому не говорили. Да?

Подсудимый смотрел на Даичи с неожиданным удивлением, словно он не знал об этом, но потом быстро отвернул голову.

— Это всё?

— Да, Ваша честь.

— Что ж, тогда дальше, — как можно вежливее сказал он. Но эта вежливость была притворной.

Прокурор непрерывно кидал камни в Кайто. На скамье пострадавших сидели лишь приёмные родители Тои, плачущая мать и разъярённый отец, но вдумчивый мужчина говорил за всех, кто сидел на первых рядах: за родственников Чина, за мать Но — за всех родственников и друзей убитых в целом, вынуждая подозреваемого всё ниже опускать голову и терпеть всё большие нападки.

— Всё очевидно! — утверждал он, вновь и вновь показывая самые очевидные доказательства, — Убийца — он! Давайте выслушаем жертв и закончим!

Адвоката предоставил суд. Это был тучный мужчина в возрасте, который объяснял всё так старомодно и муторно, что все, кроме судьи, обрывали его, а доказательства невиновности звучали из его уст потрясающе неубедительно. Подсудимый даже не смотрел на него, будто игнорировал, как и всех остальных. Этот суд словно бы говорил не о нём, а ком–то другом.

Полицейские говорили сухо, по делу, как в новостных сводках. Профессиональная этика и опыт не давали им даже думать о давлении на арестованного, и тот поглядывал на них, когда не опускал голову. Только с ними Кайто переглянулся парой взглядов, но потом вышли жертвы, и подсудимый снова отвёл взгляд.

Все слова жертв, все их слёзы отдавались в сердце каждого человека в этом зале — именно они, а не раздражение судьи, странное поведение адвоката или жёсткость прокурора проталкивали подсудимого всё ближе к тюремной камере.

За бандитов никто не заступался, но о них все помнили.

За Чина вступились родители, рассказывая, как они работали над поведением избалованного сына с кучей психологов.

За Но вступилась мать, которая на этот раз сорвалась окончательно, едва ли пытаясь успокоиться.

За Шингу сыграли Юка и Мику — пусть они не были злы, они вспоминали то хорошее, что осталось в Миуде.

А родители Тои доказывали всем, что их мальчик самый замечательный на свете ребёнок, который совсем не заслужил смерти.

У всех была своя позиция, у всех была куча вопросов к убийце, но тот молчал, словно его здесь нет, не поднимая головы.

— Подсудимый! — иногда покрикивал судья, и Кайто лениво поднимал голову, — Вам есть, что сказать?

— Нет, Ваша честь… Я всё признаю.