Дворянская дочь

— Но я ведь знаю, что в обществе слишком много несправедливости. Я и сама вижу, насколько бедно живет большинство людей. Когда я вырасту, я обязательно что-нибудь сделаю с этим. Мне кажется, что общество изменится только тогда, когда изменятся сами люди, изменятся их души — когда они станут настоящими христианами.

Я замолчала, а профессор Хольвег теребил свою бородку.

— Профессор, — бросила я ему вызов, — вы верите в Бога?

— Татьяна Петровна, это совсем другая тема, которую я тоже не хочу обсуждать. Я надеюсь, вы сможете примирить вашу вполне естественную научную любознательность и ваши религиозные убеждения. А я буду последним человеком, если стану разжигать конфликт между ними в вашей душе.

— Но вы ведь видите, профессор, что для меня нет никакого конфликта. Потому что наука — это то, что я изучаю, познаю с помощью разума. Вера — это что-то, что я чувствую. Я знаю это, это живет глубоко во мне, — я сжала руки. — Я хорошо понимаю, что такое эволюция. Я знаю, что Библию не следует понимать буквально. Я верю в то, что человек прошел эволюционный путь от одноклеточного организма — вы сами мне говорили об этом — до существа, наделенного мозгом, который является сложной структурой, состоящей из миллионов клеток. И только существо, наделенное мозгом, способное мыслить, может осознавать существование Бога, и это является целью эволюции. — Я остановилась, измученная философскими рассуждениями.

— Я не уверен, что человек — это цель эволюции и что эволюция вообще имеет какую-нибудь цель, — подвел итог нашей беседы профессор и, постукивая карандашом по парте, попросил меня повторить только что пройденный материал.

В другой раз я еще более энергично набросилась на профессора с расспросами:

— Как вы думаете, что имел в виду папа, когда говорил о наших нравах в интимной сфере? Это было во время нашей первой встречи, помните?

— Конечно, помню. Но ваш вопрос, Татьяна Петровна...

— Вне вашей компетенции?

— Как точно вы повторяете каждое мое слово! Я хотел сказать, что он вне сферы моих научных интересов.

— Но я должна знать все о вещах такого рода, ведь я собираюсь стать врачом!

— В свое время вы узнаете значительно больше, чем можете сейчас пожелать. А пока почему бы вам не спросить об этом своего отца?

Я так и сделала, когда мы с ним как-то завтракали вдвоем. Папа не был ни удивлен, ни смущен. Он молча подумал, постукивая маникюрными ножницами по столу, а потом сказал:

— Видишь ли, Таничка, сексуальное наслаждение — это самое величайшее из всех наслаждений, которые может испытать человек. В сочетании с любовью оно приносит истинное блаженство, а без любви — вызывает недовольство собой и раздражение.

Он смотрел на свои кольца, как будто избегал моего взгляда, и я подумала: „Бедный папа! Он же говорил о себе! Как же, должно быть, он несчастен!“

— Женитьба, — продолжал отец, — если она происходит по любви, является идеальной формой сексуального выражения. — При этих словах в глазах его появилась тоска.

Он, конечно же, думал о маме. И зачем только я заговорила об этом?

— Но существует и множество других форм, — сказал отец. — Повзрослев, ты прочтешь „Анну Каренину“ — элегию свободной любви.

— Об этом я тоже знаю. — Слова отца не показались мне чем-то ужасным, а поскольку я любила „Войну и мир“ и читала только этот роман, то не могла знать сюжета „Анны Карениной“.

— Любовь, которая покупается...

— Проституция, — подсказала я. Я находила, что это ужасно.

— Да. Когда любовь покупают за копейки, она называется проституцией. Когда же за большие деньги — ее можно даже назвать браком. А случается, что любовь берут силой. — Отец опять остановился в ожидании моей реакции.

Я молча кивнула. Изнасилование не просто ужасало меня, оно всегда вселяло в меня осознанный страх.

— Ты не должна допустить, чтобы с тобой это когда-нибудь случилось, — сказал папа. — Я считаю, что ты знаешь довольно много. Я бы сказал, вполне достаточно, — он улыбнулся и, видя, что я жду продолжения, добавил:

— А еще существуют мужчины и женщины — гомосексуалисты, которые находят удовлетворение только в сексуальном общении с партнером своего пола. Такие отношения существуют со времен Содома и Гоморры. В больших городах, таких как Париж, Лондон или Петербург, это не редкость.

Как большинство пространных объяснений, это тут же включило механизм моего воображения. Я была не настолько глупа, чтобы высказывать свои догадки вслух, как это было в детстве, когда я пыталась выяснить, каким же образом с папиной помощью у мамы в животе оказался маленький ребеночек.

— Тебе этого достаточно? — папа угадал мою реакцию.

— Папа, — спросила я после завтрака, когда подошла, чтобы поцеловать его, — а ведь это — грех?

— Гомосексуальная любовь? Да. Но это только добавляет ей привлекательности. Ты должна стараться, Таничка, — отец встал со стула и взял меня за руки, — никого не судить и не осуждать. Добродетель — это еще больший грех, чем проступок плоти. Не смотри на меня так строго. Ты еще слишком молода и неопытна, чтобы сейчас это понять. И ты тем более очень молода, чтобы судить об этом.