Дворянская дочь

— Крепкие семейные узы, — согласилась Ольга добродушно. — A qui le dis-tu?[7]

— Вы обе просто прелесть, — сказала я.

Если великие княжны радовались тому, что я попала в центр всеобщего внимания, то императрица Александра не могла допустить отвлекать его от своих дочерей. Во время пребывания в Польше они должны были сыграть несколько сцен из „Мещанина во дворянстве“.

В тот же вечер, уже после моего успеха на охоте и после того, как я помогла им репетировать, императрица холодно обратилась к отцу:

— Не пора ли, князь, Тате вернуться в школу?

Уязвленная невысказанным упреком, я хотела лишь одного — как можно скорее уехать. Однако, когда Алексей поранился, не кто иной, как Александра задержала меня еще на неделю.

Произошло это накануне моего предполагавшегося отъезда. Вместе с царскими детьми я отправилась на лодке по одному из двух озер, образованных рекой Наревом, протекающей через лес. Алексей Николаевич, выбираясь из лодки, поранил бедро, которое начало кровоточить. Его тотчас уложили в постель.

Наблюдать за царевичем необходимо было целыми сутками. Он попросил свою мать послать за мной, я провела у его постели долгих пять дней. Для того чтобы больной сохранял покой, а заодно и мне поменьше егозить, я читала ему, рассказывала смешные стихи и сочиняла истории: о бедной маленькой акуле, пойманной жестоким рыбаком, или о крокодильчике, который потерял свою маму и так плакал, что Амазонка от его слез вышла из берегов. Мои фантастические сказки и ужасные рожи всегда вызывали улыбку на бледном и изнуренном болезнью лице Алексея. Я лучше всех других поправляла ему подушки, как он утверждал, и он отказывался есть, если меня не было рядом. Когда он услышал, что я должна возвращаться в школу, расплакался, и сам царь пришел к нему и сказал не капризничать.

К счастью, на этот раз болезнь не слишком мучила Алексея, и няньке-матросу царевича разрешили вынести его на крыльцо дворца проводить меня.

Отец остался с царем, чьим любимым товарищем по охоте он был с мальчишеских лет, а меня отправили в Петербург в сопровождении Рэдфи. Перед тем как я уехала, отец снова взял с меня обещание хранить в строгой тайне последний приступ болезни Алексея. Я знала, что гемофилия была запретной темой. И если ее все больше обсуждали в придворных и светских кругах, то это не моя вина. Однако не прошло и месяца, как секрет этот стал известен.

Из Беловежской пущи царское семейство переехало в Спалу, еще один охотничий заповедник польских королей. Там царевичу неожиданно сделалось хуже. Его мучили сильные боли из-за гематомы в паху. Когда состояние его, усложненное к тому же занесенной инфекцией, резко ухудшилось, министр двора, граф Фредерикс при поддержке моего отца убедил царя опубликовать медицинский бюллетень о здоровье царевича Алексея.

Александра тем временем телеграфировала своему „святому человеку“, который благоразумно удалился домой в Сибирь, чтобы дать возможность своим врагам остыть от гнева. Ответ Распутина, цитируемый на каждом шагу, заверял императрицу в том, что Господь услышал ее молитвы, и ее сын вскоре поправится. И на следующий день действительно температура у мальчика спала, и боль утихла. Было объявлено, что он вне опасности.

— Принимая во внимание силу суеверий в наших высших кругах, даже в нынешний просвещенный век, — сообщил отец бабушке по возвращении из Спалы, — не удивительно, что Ее Величество, должно быть, объясняет выздоровление своего сына скорее неким чудотворным влиянием, чем медицинским лечением. Но я сказал, что даже чудеса Лурда[8] производятся там же, на месте, а не по телеграфу на расстоянии нескольких тысяч верст. Во время нашей следующей встречи Александра Федоровна покраснела как рак и едва могла говорить. Очевидно, мое невинное замечание было доброжелательно передано ей. Я уже и так в немилости у Ее Величества из-за моих конституционных взглядов. И ты знаешь, она никогда не простит мне, — добавил отец слегка улыбаясь, — мой отказ от брака с одной из ее фрейлин.

— Твоя личная жизнь — это позор, Пьер, — ответила бабушка сердито, но с некоторой игривой ноткой в голосе, игнорируя предостерегающий взгляд отца.

— Я могу говорить об этом в присутствии Татьяны. Она au courant[9]. Ее Величество — добродетельная жена и мать, и она совершенно права, не одобряя тебя.

Этот разговор произвел на меня довольно неприятное впечатление. К любовным похождениям отца я относилась так же пуритански, как и Александра. Его libertinage[10], на которое в довольно шутливой форме намекали в высшем обществе, причиняло мне боль, лишь его повторная женитьба могла бы ранить меня еще больше. Эта тема возникла вновь шесть недель спустя в Париже, куда мы были приглашены провести Рождество с Веславскими, Стиви и Казимиром.