Дворянская дочь

— Необходимо?.. Нет, это не необходимо. Мы могли бы жить на крупицу нашего дохода. Мы раздали крестьянам больше половины наших земель после 1905 года и продолжаем раздавать их. Но дело не в наших потребностях. Дело в от-вет-ствен-нос-ти — ответственности, которую наша семья несет в течение десяти веков, с тех пор, как наши предки основали Россию. Если мы продадим наши фабрики, можем ли мы быть уверенны, что наши люди смогут найти работу при другом владельце? Если мы раздадим нашу землю, не сохранив некоторого контроля за ней, будем ли мы уверенны, что она хорошо используется? Коммунисты отравили мозги людей своей болтовней, заразили даже наших помещиков. „Правильно ли владеть так многим?“ — начинают вопрошать они точно, как ты. И если мы не будем владеть этим, то кто тогда? Крестьяне? Нет, моя милая. Государство. Вот только будет ли крестьянам лучше?

Я подумала, что, возможно, владеть землями и богатством должны не государство и не дворяне, а сами люди. Бабушка сказала, что этого никогда не может быть в России, потому что это подразумевает разумность и умеренность, а в России никогда не будет ни разумности, ни умеренности.

— Когда-нибудь ты поймешь, что я имею в виду. Когда ты обнаружишь, что все твои усилия, все твои заботы ни к чему не ведут. В следующем году все опять будет в грандиозной неразберихе. Но что было бы, если бы я не держала их в стремени, да сохранит нас Господь!

И бабушка улыбнулась своей редкой, изумительной улыбкой, полной юмора и материнской нежности к этому ленивому, недисциплинированному, несговорчивому и невозможному ее ребенку — русскому народу.

В последний год учения в Смольном полным ходом продолжалась моя подготовка к роли богатой наследницы. Кроме обязанностей в бабушкин „приемный“ день и участия в благотворительных базарах, я теперь стояла у ее кресла на заседаниях благотворительных обществ и когда она принимала просителей, рассчитывающих на ее широко известную щедрость. Жалостливые истории, которые я выслушивала, терзали сердце шестнадцатилетней девушки, и я готова была давать любые суммы точно так же, как я никогда не могла устоять перед нищими, просящими милостыню, но бабушка говорила:

— Никогда не давай денег сразу. Люди неблагодарны. Дай им средства самим помочь себе, а затем проверь, как они это сделали.

Помимо прочего бабушка выделяла средства на выплату стипендий одаренным студентам. И вот однажды одна из таких студенток, получавшая отличные оценки по математике, неожиданно стала не успевать по многим предметам в университете. Бабушка послала меня домой к этой девушке, чтобы выяснить причину.

Я почувствовала себя так, будто попала в роман Достоевского: тесная квартирка, пропахшая нищетой, пьяница-отец — банковский чиновник, болезненная мать с желтоватым и угрюмым лицом, грубый, неотесанный младший брат. Причина неуспеваемости девушки была очевидна: она была беременна. Семья жестоко бранила ее за то, что она загубила свое будущее. Ей было восемнадцать, и мы обе чувствовали стыд и смущение. Я была рада, что Рэдфи, невозмутимая и деловитая, как всегда, находилась рядом со мной. Запинаясь, я проговорила, что мы вновь рассмотрим вопрос о стипендии после рождения ребенка. А пока девушка получит чек на 500 рублей, чтобы поддержать себя. Не выходи замуж и не губи свою карьеру, хотела сказать я. Но лишь пожала ей руку и пожелала всего хорошего. Затем я убежала от бурных проявлений благодарности ее родителей.

Уходила я от нее расстроенной. Действительно, пока принадлежность к женскому полу будет играть решающую роль в жизни женщин, не будет для них никаких надежд на лучшее.

Посещая дома бедняков, таких, как эта девушка, изувеченный рабочий, музыкально-одаренный человек со слепым отцом и восемью братьями и сестрами, бывший политический ссыльный, вернувшийся из Сибири, и многие другие, я поняла, что благотворительностью не так легко заниматься. Нельзя питать никаких иллюзий по отношению к людям, как учила меня бабушка, и, тем не менее, надо иметь сострадание. А для этого нужно было понимание. Но чем больше я соприкасалась с тем миром, где голод и холод, или, вернее, пол, голод и холод были главными реальностями, тем меньше я чувствовала в себе с ним общего. И все же там, среди этого униженного людского общества, роящегося вокруг меня, одновременно такого близкого и такого далекого, там, думала я, тоже была жизнь.

Своими сомнениями в этой области я поделилась с профессором Хольвегом. Когда Рэдфи вступила в права наследования ранней весной 1914 года и отправилась в свое поместье в Суссекское графство, чтобы в полной мере посвятить себя спорту и гигиене, Зинаида Михайловна была назначена присматривать за моими занятиями. Сейчас она подремывала мирно, как сурок, на пару с Бобби — я регулярно добавляла в ее чай немного рома, — и я могла говорить свободно.