Дворянская дочь

Федор подошел к саням с моей стороны.

— Татьяна Петровна, сделайте милость! Я носил вас на руках, когда вы были маленькой девочкой. Играл на балалайке, когда вы плакали. Вы ведь не бросите вашего Федора, правда? Скажите его чести, Христа ради!

Я не оставила бы моего Федора ни за что на свете, но я не понимала тогда, что меня увозят.

— Я хочу пить, мне холодно, трудно дышать, — я металась и пыталась сбросить что-то тяжелое, давящее на грудь. И в этом простодушном детском лице с заснеженными бакенбардами и усами я видела не Федора, а Бедлова-моржа. В ужасе я отвела глаза, и няня, тихонько напевая, укрыла меня до самого подбородка. Потом старушка посмотрела на Федора своими до такой степени русскими глазами, которые одни только и могут понять любой ужас, любую несправедливость, подлость и печаль.

— Спаси тебя Господи и помилуй, — быстро сказала она, перекрестила его, а затем откинулась назад под медвежий полог, рядом со мной.

Алексей уже сидел в санях.

— Ладно, все готовы, — резко крикнул он кучеру с узкого сидения, похожий на сердитый меховой шарик в своем вязаном шарфе, закутывавшем лицо, и подбитой мехом шапке, надвинутой на самые брови. Кучер повернулся всем телом к нам и выпустил из бороды белое облако пара:

— Ваша честь, вам лучше тоже лечь вниз, ветер так и режет.

— Не беспокойся об этом. Поезжай.

Кучер взялся за вожжи и свистнул. Лохматая лошадка пошла спотыкающейся рысью к противоположному берегу, и полозья заскрипели по снежному склону холма, на котором стоял наш дом.

Сколько раз я рисовала себе эту ночь побега из Петрограда, когда я оставила позади не только могилу отца и родные места, но и живого человека, мысли о судьбе которого преследовали меня всю мою жизнь.

Я все еще вижу эту сцену: темно, холодно, идет снег. На лесистом берегу замерзшей бухты, где когда-то слышались звуки цыганского пения, балалайки и аккордеона, воют голодные волки. Перед белым домом с колоннадой и высоким мезонином, посреди пустой аллеи стоит бородатый гигант. Конверт выпадает из одной руки, из другой — пачка бумажных рублей, которые медленно падают, кружась, как снежинки.

И оттуда доносится страшный вой, который я отчетливо слышу в своем бреду. И это был не голодный волк. Так выл живой человек, человек из народа, брошенный и преданный, как и весь его народ.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Дорога в невозвратное 1918–1920

29

Три месяца путешествия от северного к южному побережью России остались в моей памяти лишь как непрерывное, причиняющее боль движение, да часто сменяющие друг друга потолки и небеса надо мной.

Днем и ночью, во сне и наяву, реальность и фантазия смешивались между собой. Я знала, что брежу, но бред, чувствовала я, только обострял мои умственные возможности и даже усиливал мое физическое восприятие происх вокруг. И хотя я не имела точного представления о времени и месте, я всем своим существом постигала хаотическую и сатанинскую природу этих самых главных параметров человеческого состояния.

Наконец, я осознала, что я неподвижна и что очень высокий потолок красиво расписан, а из открытого окна доносится аромат жасмина и сирени.

Мое путешествие окончено, подумала я. Я прошла через самые страшные места, я прошла через огонь, лед и удушье, и теперь мне наконец хорошо. Я пришла из северной снежной пустыни в сад вечной весны, где все мы снова дети.

Таник и ее сестры ждут меня в своих белых легких платьицах и соломенных шляпках. Алексей прыгает от скалы к скале. Игорь Константинович со своими братьями сопровождают своего предводителя лейтенанта Стиви-ливи-обезьяньи уши.

— Таня, иди сюда! — радостно звал он.

Но дорога в сад ускользала от меня. Я открыла глаза и вместо него увидела сиделку в белой накидке. Она обернулась к доктору.

— Княжна очнулась.

— Татьяна Петровна, к вам посетитель, — сказал тот. Затем обратился по-французски к маленькой худой даме во всем черном, с манерами важной особы. — Одну минутку, мадам, пожалуйста.

— Тата, ты не узнаешь меня? — спросила дама по-английски, дотронувшись рукой до моей щеки.

— Ваше Императорское Величество, — я поцеловала маленькую руку.

Рука приняла этот знак почтения и снова легла на мою щеку.

— Как она изменилась! — Мария Федоровна говорила медленно и томно. — Тата, дорогая, я знаю, что вы устали после долгого путешествия и нуждаетесь в отдыхе, но скажите… у вас есть вести от Татьяны?

— Да, у меня есть вести от Татьяны Николаевны, Ваше Величество.

— В самом деле? Где она?

— Она в чудесном месте, Ваше Величество.

— В чудесном месте! — повторила Мария Федоровна. — Что это за место?

Я хотела описать Сад, но не могла найти слов. Слезы покатились у меня по щекам, спугнув маленькую руку.

— Княжна бредит, мадам, — сказал доктор.

— Да, я вижу, вдовствующая императрица погладила меня по лицу и волосам. — Моя внучка всегда переписывалась с ней. Я надеялась, что у нее, возможно, есть письмо.

— У меня есть письмо, ваше величество, — я положила руку на грудь. — Где оно? Кто его взял? Верните мне его!