Дворянская дочь

— С такими глазами, как у тебя, не нужны никакие драгоценности, — сказала няня и уступила свое место доктору, который объявил, что кризис миновал и что жизнь моя вне опасности. Через несколько недель, уверил он меня, при хорошем питании и уходе я быстро пойду на поправку.

Потом наконец ко мне пустили Бобби. Мой когда-то гладкий и резвый сеттер вперевалку подошел к кровати и положил одну лапу на покрывало. Полуслепой запаршивевший старый пес, каким он стал теперь, он был все равно более желанным зрелищем, чем прекрасные фантомы недосягаемого Райского Сада.

— Chère, chère enfant, ты вернулась к нам. Это чудо, — Вера Кирилловна прижалась своей розовой щекой к моему лицу и расселась у кровати — надушенная, выкрашенная хной и наманикюренная дама. — Ее Императорское Величество так тревожилась. Она сразу же приехала из Ливадии. Ты была еще в бреду.

— Я помню. Мария Федоровна просила показать ей письмо, которое я получила от… из Екатеринбурга.

Вера Кирилловна вздохнула, печально и благоговейно одновременно.

— Ее Величество отказывается верить в резню. Она несгибаема. При большевиках, когда она была под домашним арестом, она была примером для всех нас. Стыдно признаться, но после четырех месяцев красного террора мы приветствовали немцев как спасителей! Должна сказать тебе, что вели они себя довольно порядочно.

— У вас есть вести от Марии Павловны? — я хотела знать, осталась ли в живых моя крестная — лучшая представительница династии.

— Ее Императорское Высочество с сыновьями Борисом и Андреем по последним сведениям укрывались на Кавказе. Они вовремя ускользнули от большевиков. В районе Кисловодска зверства были страшные. Их превзошли только красные матросы Черноморского флота в наших крымских портах. Я избавлю вас от подробностей… — размеренный голос Веры Кирилловны прервался.

— Пожалуйста. — Упоминание о красных матросах заставило меня думать об отце в Кронштадте. Овладев собой, я в свою очередь сказала: — Я молюсь, чтобы Мария Павловна была жива. Но бедный Тоби — вряд ли бабушкин пудель остался жив. Бобби, по крайней мере, прожил жизнь в довольстве, — я погладил старого сеттера, который сел, услышав свое имя. — Спасибо вам, Вера Кирилловна.

— Дорогое дитя, заботиться о нем было удовольствием.

Никакая просьба последней из Силомирских не была бы обременительной, читалось на ее лице.

Я приняла ее невысказанное почтение с легкой иронией. Больная и слабая, я предавалась забытой роскоши придворного общения, хотя и не принимала его всерьез. Я знала, это не могло продолжаться!

— Расскажите лучше, как вы с Зинаидой Михайловной жили при большевиках?

— Хорошо, в самом деле, благодаря Коленьке. Он назначил себя моим тюремщиком и убедил большевиков, что со мной плохо обращаются. Организовал совет из слуг, и они нас кормили и заботились о нас. По счастью они мусульмане и невосприимчивы к большевистской пропаганде. Он хитрый плут, Коленька!

— Да, я должна поблагодарить его. А что, вы даже смогли не закрывать госпиталь и заботиться о раненых?

— Смогли, принимая немецких раненых в обмен на продукты. Бедные молодые люди! Некоторым из них лучше было бы умереть, — она дотронулась своей пухлой рукой до тонкой от истощения моей руки и сочувственно замолчала.

Я поняла, что это относится к Стефану.

— Возможно, для него и лучше, что он умер, — сказала я. — Он так боялся остаться калекой.

— Это было ужасно, ужасно. Князь был так молод, всего двадцати четырех лет, а уже майор и герой, такой привлекательный, такой интересный молодой человек! И подумать только, он был здесь, в этом самом доме всего три месяца назад. Как жестока судьба.

— Три месяца назад? — я схватила руку графини. — Вера Кирилловна, что вы говорите?

— Он приехал сюда искать вас. Я сама его видела.

— Значит он жив, и сообщение о его смерти было ошибкой! Где же он сейчас?

— Мое бедное дитя, я не хочу подавать тебе напрасных надежд. Профессор Хольвег просил меня не упоминать об этом пока, ведь весть о гибели вашего кузена сильно расстроила вас в Петрограде. Он будет сердиться на меня. Боюсь, я вообще не очень-то ему нравлюсь.

— Вера Кирилловна, не мучайте меня! — Как только я смирилась, приготовилась перенести худшее — смерть Стиви, — боль утраты и страдание вернулись снова. — Скажите мне все, что знаете!