Дворянская дочь

Я рассказала ему все, включая ту часть моих мыслей, где я думала, что он будет счастлив с Дианой, если меня не будет.

Он посмотрел на меня со странной болью во взгляде. А потом улыбнулся и спросил своим приятным голосом:

— Вместо путешествия на небеса не хотела бы ты отправиться в Веславу?

— А ты тоже поедешь?

— Конечно, если ты хочешь.

Фасад замка Веславских, смутно выступавший среди лип на дальнем конце пруда, был ничуть не менее ярким зрелищем, чем картина Страшного Суда.

— О, папа! — только и могла сказать я и обещала хорошо есть, чтобы набраться сил для этого путешествия.

4

Ко дню моего десятилетия я уже поправилась настолько, что могла выдержать это путешествие, и неделю спустя мы с папой отправились в Веславу. На этот раз вместо экипажей нас встречали на автомобилях. Для того чтобы прекратить антирусские выходки своего неугомонного отца и направить его энергию в другое русло, дядя Стен купил принцу Леону автомобиль Clement-Bayard, а себе и тете Belleville — двухместный закрытый автомобиль. Девяностосемилетний джентльмен увлекся вождением и неожиданно потребовал построить «цивилизованную» дорогу до Веславы. Дядя Стен был только рад идее с дорогой и желал, чтобы это продолжалось подольше.

Новшество с автомобилями, абсолютно отвлекшее принца Леона от националистических мыслей, положило конец безобразиям Томаша, его любимого кучера: Томаш так искусно управлял экипажем, что, проезжая мимо евреев, ухитрялся колесами задевать за подолы их лапсердаков. За это он получал тычок в спину от принца Леона и строгий выговор от дяди Стена. (Друг Ротшильда и поклонник Дизраэли, дядя Стен гордился отсутствием предрассудков.) Теперь Томаш возил дядю на автомобиле по его делам и не пытался вернуться к прежним «забавам».

Автомобили не были для меня новостью. Если бы я чувствовала себя хорошо, то не уставала бы восхищаться маленьким кучером с медной от загара кожей, удалой ездой и звонкими трубами форейторов, которые звучали так, словно возвещали об освобождении Польши. Но я чувствовала себя еще неважно и была рада отдохнуть на отцовском плече до тех пор, пока вдали не появился чудесный замок, хорошо знакомый и всякий раз восхищавший меня.

Пока папа выносил меня из машины, Стиви стоял у главного входа со своими родителями. Несмотря на теплый июньский день, меня укутали в плед. В свои двенадцать с половиной лет Стиви по-прежнему был самый крупный и сильный среди своих ровесников, с копной каштановых волос, с яркими карими глазами и смешными обезьяньими ушами. Он по-прежнему действовал на меня магически.

Он сказал: «Привет, Таня», — и я протянула свой левый мизинец для нашего ритуального приветствия.

Я ждала, когда же он появится, и вот наконец, на следующее утро, еще до того как няня пришла мерить мне температуру, он явился вместе со своей немецкой овчаркой по кличке Крак.

Он спрыгнул на пол с балконного окна и быстро спрятался под кровать, чтобы его не заметила няня, когда войдет.

— Я ужасно рад, что ты жива, худышка-глупышка. Ну и заставила же ты нас поволноваться. Как это ты ухитрилась подхватить тиф?

Я рассказала ему все как на духу.

— Убегать из дому просто ребячество, старушка, — заметил он покровительственным тоном. — Тебе бы не мешало поумнеть.

— Я понимаю, Стиви, а ты знаешь, что есть люди, которые живут, как тот извозчик, как… животные?

— Меня возили в бедные районы. Такие поездки входят в учебный план моего воспитания.

— А тебе не кажется, что все это ужасно?

— Это все из-за правительства. Когда я стану СПП, бедных не будет.

— СПП?

— Стефан Повелитель Польши. Или польский король.

А я-то всегда думала, что королем Польши был царь. Затем Стиви посвятил меня в тайну королевских республиканцев.

— А когда я вырасту, буду придворным врачом Татьяны Николаевны, — сказала я с достоинством.

— Придворный врач! — сказал Стефан Повелитель Польши. — Это значит постоянно быть льстецом.

— Доктор Боткин — не льстец. И потом это реальная возможность помочь бедным. К сожалению, Господь еще не хочет призвать меня к себе.

Последняя фраза вызвала у Стиви непонимание, и я объяснила ему мое желание покинуть этот мир, полный несправедливости и нищеты. Стиви встревоженно посмотрел на меня.

— Тебе все еще так плохо, что ты хочешь уснуть и умереть? — спросил он.

Я свесила голову с кровати так, что мои волосы упали ему на плечи. Попытки состричь их во время моей болезни натолкнулись на столь агрессивное сопротивление с моей стороны, что меня оставили в покое.

— А если я сделаю это, ты огорчишься?

— Ужасно! — он обеими руками взял мои волосы. — Я хочу, чтобы ты прекратила эти игры со смертью.

— Сначала отпусти мои волосы.

Он отпустил, и я откинулась на подушку.

— Я думаю, что многим причинила бы боль своей смертью, — задумчиво проговорила я, — няне, Татьяне Николаевне, тете Софи, бабушке и многим-многим другим. Папа был бы просто убит этим горем. Знаешь, Стиви, одно время мне казалось, что папа не любит меня, но это не так. Он любит меня больше всех на свете. Ты знаешь, пожалуй, я больше не хочу умирать, — добавила я, — когда я совсем выздоровлю… давай опять поозорничаем.