Дворянская дочь

— А ты не думаешь, что если тебе было тяжело, то мне было куда горше, тем более что мне пришлось собственными руками загубить свое счастье! — воскликнула я столь же страстно.

И охваченная жалостью к себе и чувством раскаяния, я прижалась щекой к спинке кресла и разрыдалась.

В ответ на мои рыдания лицо кузена сразу смягчилось. Он подошел ко мне и начал гладить меня по голове:

— Ты плачешь, моя милая. Это я заставил тебя плакать. Прости меня… Но если то, что ты говоришь, — правда, то все еще можно исправить.

Под его лаской мои рыдания прекратились. Я подняла на него свое залитое слезами лицо:

— Что ты говоришь?

— Что нет ничего кроме смерти, что нельзя было бы исправить. Что нам вовсе не обязательно отказываться от своего счастья.

— Но ведь я же замужем! И у меня ребенок!

— Знаю, милая. Как же она повзрослела, моя худышка-глупышка. Она стала матерью, а я ее за это люблю еще больше. А теперь хватит разводить сырость. Пойдем, посиди здесь рядом со мной.

Он вытащил меня за руку из кресла и усадил на один из диванчиков.

— Ты ведь меня больше не боишься, правда? Дай-ка мне посмотреть на твое лицо. Э-э, да оно все мокрое, и платочек твой хоть выжимай.

Он вытащил из кармана чистый носовой платок и дал его мне.

— Какое же ты все-таки дитя. — Он с нежностью понаблюдал за мной, пока я вытирала нос. — И с такими короткими волосами, как у школьницы.

— Волосы мне отрезали, когда я болела. С тех пор я их не отращивала… потому что думала, что ты погиб.

— Правда? Ну, теперь ты сможешь их отрастить, чтобы я мог ими играть. Помнишь, как я тебя таскал и привязывал за волосы?

Он провел по моим волосам своей крупной красивой рукой с фамильным перстнем.

— Как тебе удалось получить обратно свой перстень? — быстро спросила я.

— Его прислали бабушке, когда она отказалась признать, что найденное тело — мое. Почему ты так оцепенела?

Он продолжал гладить мои волосы.

— Пожалуйста, не надо, — попросила я его, не в силах двинуться с места.

— Ну хорошо. У нас впереди достаточно времени. Взяв меня за руку, он сплел мои пальцы со своими и легко прикоснулся к ним губами.

Я посмотрела на его лицо, еще мгновение назад такое жестокое и мстительное и такое доброе и нежное теперь. Наголо обритая голова Стиви, которая поначалу так поразила меня, лишь подчеркивала его лощеный вид. Она казалась совершенно естественной частью его облика, а вовсе не результатом тщательного ухода за своей внешностью, как когда-то в юности. Он носил форму с тем же небрежным изяществом, что и его по-английски воспитанный отец, но в то же время с оттенком воинственности, характерным для его соотечественников. Я положила свободную ладонь на его широкую грудь и посмотрела на него с детским восхищением:

— Стиви в крапиве, уши торчком — до чего же ты элегантен!

— Ты не считаешь меня противным теперь, когда я остался без волос? Я больше не чудовище?

— Никакой ты не противный. А с бритой головой ты мне нравишься даже больше, чем прежде.

— Таня в сметане, худышка-глупышка, ты мне тоже нравишься еще больше, чем прежде. Только ты теперь совсем не худышка, а в самый раз, и ты тоже выглядишь исключительно элегантно. У тебя было похожее платье, ты была в нем на Новый год в Минске в шестнадцатом году. Помнишь?

— Да. Дядя Стен рассказывал нам тогда о бабушке Екатерине. Как она там сейчас?

— Все так же, только немного одряхлела. Она оставалась в Веславе все время, пока продолжалось вторжение красных. Мне так и не удалось уговорить ее уехать. Наши люди считают ее святой. Ах, моя милая, ты не представляешь, что это были за годы, что пришлось пережить нашим людям. Какая кругом разруха, какая нищета! Как много предстоит сделать, как много нужно заново построить, и мне просто не терпится начать! Я не дождусь, когда привезу домой тебя вместе с твоим сыном, которого я усыновлю и сделаю наследником его доли в том, что оставлю после себя, вместе с братьями и сестрами, которых мы с тобой ему подарим. А ты, любовь моя, по-прежнему хочешь иметь восемь детей, несмотря на то, что первый ребенок достался тебе так тяжело?

— Я бы не сказала, что очень уж тяжело. — Его красивый, звучный голос буквально парализовал меня, как перед этим его ласка. — И это не имело бы никакого значения, если бы ты был рядом.

— Теперь я всегда буду рядом. Но я думаю, что придется ограничиться еще одним-двумя детьми. Времена изменились. У меня нет больше поместий, которые я мог бы им оставить: я отдал все, кроме Веславы. Тебе придется взять меня в мужья таким, каков я есть сейчас — бедняком. Но я займу денег в Англии — я уезжаю туда сегодня, — и мы снова приведем все в порядок. А пока я буду в отъезде, ты начнешь бракоразводный процесс. Мой поверенный свяжется с тобой…

— Поверенный, бракоразводный процесс! Постой, Стиви…

Я отодвинулась от него, с трудом переводя дыхание.

Он резко поднялся с сердитым видом:

— Ты ведь не венчалась в католической церкви. Я позабочусь о том, чтобы не было никакого шума и никакого скандала. Твой муж согласится на развод, когда узнает, что у меня больше на тебя прав. Я поговорю с ним.