Дворянская дочь

— Нет! — Я подумала, что, когда Алексей узнает о таком моем обмане, я потеряю с его стороны всякое уважение.

— Что-о? Ты его любишь?

— Да. Нет. Не так, как ты думаешь. — Я не могла вынести ужасный взгляд, которым Стиви посмотрел на меня. — Я восхищаюсь Алексеем. Я уважаю его. Я верю ему. Я к нему привыкла.

С ним действительно было привычно и спокойно — не так, как с этим пугающе привлекательным новым повзрослевшим Стефаном. Его-то я ни за что не смогла бы подчинить своей воле.

— Алексей столько пережил ради меня, — продолжала я. — Я видела от него только хорошее. Как же я могу причинять ему боль?

— По-твоему, ему нельзя причинять боль. Зато мне можно причинить сколько угодно боли!

— Стиви, прости меня! — умоляюще сказала я. — Я знаю, что причинила тебе огромное зло. Но разве я смогу что-нибудь исправить, причинив своему мужу еще большее зло? Он ведь был моей единственной опорой во время революции. Он помогал папе. Он спас меня.

— Он не спасал тебя, а без нужды рисковал твоей жизнью. Он воспользовался твоей молодостью и наивностью. Он манипулировал тобой, чтобы добиться своего…

— Это было совсем не так!

Это я воспользовалась влюбленностью Алексея, я играла его преданностью, я лгала ему насчет Стефана. Я позволила ему считать меня чистой и благородной — такой, какой считал меня Стиви. Да, этим легковерным мужчинам нужно, чтобы их женщины были во всем безупречными. Почему же мы поддерживаем в них эту иллюзию? Почему я не могла сказать Стиви правду? Почему я не могла сказать правду Алексею? Потому что я была слишком горда, слишком тщеславна.

— Какая же ты верная женушка. — Стефан окинул меня горестным взглядом. — Такая же верная, какой верной дочерью ты когда-то была. Если бы только ты могла быть столь же верной своей любви! Только любовь для тебя всегда стояла на втором месте.

Он снова сел и посмотрел на меня с гневным недоумением:

— Я не понимаю тебя, Таня.

А понимала ли себя я сама? В мыслях у меня царили полнейший беспорядок и смятение: передо мной стояла неразрешимая дилемма.

— Алексей — отец моего ребенка, — произнесла я ослабевшим голосом. Близость Стиви лишала меня всякой воли.

— Отец твоего ребенка! Я прекрасно это знаю. Только я ведь тоже хочу стать ему отцом, и, готов биться об заклад, лучшим, чем его собственный. Что он может сделать для мальчишки, этот твой ученый сухарь? Разве он может научить его чему-нибудь, чего нет в книжках? Разве может он быть ему другом и примером для подражания, каким был для меня мой отец? Кто из нас может сделать для него больше: он или я?

Я попыталась высвободиться, но он еще крепче притянул меня к себе.

— Татьяна, посмотри на меня.

Его голос, властный и в то же время ласковый, лишь усилил мое смятение. Мне бы следовало спросить: а если бы тетя Софи была жива, предложила ли бы она мне оставить мужа? А захотел бы дядя Стен, чтобы Стефан привел к нему во дворец разведенную женщину и назвал чужого сына своим собственным? Мне нужно было бы упросить Стиви не пользоваться моей слабостью и не вынуждать меня нарушить высший закон справедливости. Но я была не в силах говорить.

Сила, куда более мощная, чем сила тяжести, заставила меня нагнуться, и я прижалась щекой к руке, сжимавшей мою ладонь. Закрыв глаза, я позволила привлечь себя к этой широкой груди, которая по-прежнему оставалась для меня прибежищем, где я могла обрести для себя спокойствие, радость и мир. Рука, теплая, нежная и в то же время сильная, приподняла мой подбородок, и я почувствовала прикосновение бархатных губ к своим губам…

Мои фантазии меня не обманывали. В этих губах была какая-то стихийная сила, столь же непреодолимая, как та, что таилась во властном прикосновении губ моего сына к моей груди, восторг, божественный или сатанинский, который мог сделать вечное проклятие наслаждением! Если бы дом не был полон народа, дело этим не кончилось бы: я наверняка нарушила бы супружескую верность. Но волей-неволей этим все и закончилось.

В первый же момент после этого поцелуя, который, казалось, длился целую вечность, мною овладело безрассудное воодушевление.

— Стиви, — прошептала я, — давай исчезнем, уедем в Южную Америку или еще лучше в Африку, в Кению. Там нужны белые поселенцы. Мы могли бы купить плантацию. Там нас ждет простор, лошади, охота. А туземцам нужна медицинская помощь. — Ведь это же означает для нас всякие приключения, подумала я, испытание наших сил и, самое главное, свободу и возможность уединиться от всего мира. — Мы изменим наши имена. Никто не будет знать, кто мы. Не будет больше ни Польши, ни России, ни князя Веславского, ни княжны Силомирской. Только мы с тобой, Питер и, конечно же, няня.

— Ты действительно готова на это? — В глазах Стиви засветился прежний мальчишеский огонек.

— Да!

Это был для нас единственный выход. Бежать, не видясь больше с Алексеем, бежать от себя самой — той, какой меня воспитали.

— Я не знал, что ты такая романтичная натура.

Стефан задумался над моим предложением. Затем, встав с канапе, он подошел к окну и чуть раздвинул шторы.