Дворянская дочь

Как-то увидев меня с пяльцами, императрица, немало удивившись, поинтересовалась моими успехами. Я в некотором смятении показала ей свою вышивку и Александра выглядела озадаченной, и я призналась, что делала хирургические стежки.

— Ах, да, — сказала она холодно, в то время как ее дочь издала жидкий смешок, — Татьяна рассказала мне о твоей страсти к медицине.

Поскольку слова эти прозвучали безо всякой насмешки, я решилась открыться ей:

— Медицина кажется мне таким высоким призванием, Ваше Величество, что я убеждена: ничего дурного в том, что я хочу стать врачом, нет.

— Я считаю, что это великолепно для Таты, а ты, мамочка? — вставила Татьяна Николаевна, покуда ее мать оставалась в молчании. Затем она метнула в мою сторону взгляд, в котором я прочитала: «Замечательно, хоть и неразумно».

Наконец Александра заговорила.

— Я тоже думаю, что медицина — это высокое призвание. И я знаю, что ты умеешь обращаться с больными. Это дар Божий. — Она поразмыслила еще и добавила: — И если мое влияние может помочь тебе достигнуть твоей цели, я с удовольствием предлагаю его.

Я не подумала даже, как отец может отреагировать на такое влияние Александры.

— Ваше Величество! — Я поцеловала руки, которые вернули мне мою хирургическую вышивку. — Если мне удастся основать медицинский институт для дворянских девушек, я хотела бы назвать его в честь Вашего Величества.

— Хорошо, хорошо. Мы поговорим об этом через год. Но пока, — сказала Александра, — я все-таки думаю, что тебе следует научиться вышивать как следует. — И она улыбнулась такой очаровательной, полной юмора улыбкой, о которой не знали и даже не подозревали за пределами семейного круга.

— Мамочка, ты чудо! — вскричала ее больная дочь, и взгляд ее выразительных темных глаз перешел от императрицы ко мне, как бы говоря: «Видишь, я же тебе говорила».

Слова были не нужны, я думала так же.

Татьяна Николаевна почти полностью выздоровела к своему шестнадцатилетию, которое прошло без особого шума. А на прием, который отец дал через несколько дней по поводу моего дня рождения в саду на нашей загородной даче, пресса явилась в полном составе, и я вынуждена была часами позировать фотографам.

В белом кисейном платье с бледно-голубым поясом и широкой кисейной шляпке с голубыми лентами в тон, я простояла еще несколько часов, принимая поздравления гостей, среди которых был и профессор Хольвег, выглядевший несколько нелепо в цилиндре и визитке. Его черные глаза иронически блеснули при виде меня.

В возрасте шестнадцати лет я, наконец, начала приобретать те достоинства, которые ожидали от меня, дворянской дочери, окружающие меня люди. Главным из них было умение часами выстаивать на ногах в немыслимо скучной обстановке. Я свободно говорила на шести языках, могла вполне прилично сыграть сонату Бетховена, а ноктюрн Шопена — просто очень недурно и не раз брала главные призы на скачках с препятствиями. Чтобы сделать приятное императрице, я даже научилась вышивать. По всему я была примером безупречного воспитания и образования. Одним словом, я была полностью готова вступить, вместе с другими барышнями-дебютантками светского общества, в гонку за женихами и выйти из нее победительницей, заполучив в мужья великого князя, члена императорской семьи в качестве главного приза.

7

Летом 1913 года, вместо того чтобы поехать в Веславу, я сопровождала бабушку в ее ежегодной инспекционной поездке по нашим родовым владениям. Я увидела свою родную Россию во всей ее бесконечной одноликости и огромном разнообразии, со всем ее величием и одновременно показухой, с колоритом и неприкрашенностью. В провинциальных городках церкви с голубыми луковичными куполами поднимались над домиками — деревянными, покрашенными в зеленый цвет, или отштукатуренными в розовых или желтых тонах. Пыль густо осела на широких, прямых улицах, повсюду роились мухи и стоял изнурительный зной.

Бабушка ни разу не сетовала ни на мух, ни на жару. Плотно укутанная в черный шелк, в черной шляпе и перчатках, с тростью из черного дерева в руке, она ходила по полям, деревням, больницам и школам наших поместий, пробовала пищу на кухнях, слушала, как читают и считают ребятишки в школах, выслушивала управляющих имениями и деревенских старост, директоров фабрик и десятников, тотчас пресекая любую попытку уйти от ответа.

— Никогда не принимай на веру ничьих слов без того, чтобы самой не убедиться в них, — наставляла она меня.

— Русские — это невозможные люди, самые упрямые, самые несговорчивые, самые ленивые и самые несобранные во всем мире. Они считают, что законы созданы для того, чтобы их нарушать. Иностранцы изображают их угнетенными и смиренными, раздавленными тираническим правительством. Я посмотрела бы, как бы они попытались добиться от русских чего-нибудь сделать! «Все будет сделано, не беспокойтесь, Ваша Светлость», говорят они мне. Ну я покажу им, как все будет сделано. Я наведу здесь порядок, — разразилась бабушка словесным потоком на русском языке.