Дворянская дочь

После еще одной кадрили была объявлена мазурка, которую мужчины должны были танцевать со своими визави. Гвардейские офицеры и юнкера выстроились в ряд напротив сидящих барышень и поклонились. В восхитительном томлении я поднялась и оперлась на большую руку Стиви. Несмотря на свой большой рост, Стиви был быстр и легок, как кошка, подобно тому, как огромная лошадь может быть такой же ловкой, как пони. Всадница я была немного лучше, чем танцовщица, но сегодня вечером я чувствовала в себе такую легкость и гибкость, словно я была маленькой и хрупкой девочкой.

Стиви, который всегда был не прочь порисоваться, подвел меня к оркестру и крикнул:

— Можете ли вы сыграть настоящую польскую мазурку, друзья?

В оркестре не было евреев-скрипачей, так как обычно евреям не разрешалось жить в столице. Однако первая скрипка, музыкант с черными кудрями и белозубой улыбкой цыгана, утвердительно кивнул. Зазвучала музыка. Темп все нарастал, и Стиви кружил меня все быстрее и быстрее. Все другие пары отступили, и вот мы одни кружимся в центре зала. Я видела не мраморные колонны и хрустальные люстры, а высокие липы с японскими фонарями; не светских барышень и гвардейских офицеров, а симпатичных крестьянских девушек в полосатых юбках и парней в широкополых свитках. Под моими ногами был не блестящий паркет, а грубые доски уличного помоста, и в моих ушах стоял неистовый звук скрипки еврейского оркестра на празднике урожая одиннадцать лет назад.

Танец закончился, мы поклонились друг другу и сделали реверанс Марие Павловне.

Моя крестная сияюще улыбнулась нам.

— Charmant, mes enfants, charmant.[31]

В то же время бабушка метнула в нашу сторону проницательный взгляд, в котором едва ли было удовольствие.

В это время Ольга и Татьяна Николаевна подошли к своей тете, чтобы тоже сделать реверанс и поблагодарили бабушку за чудесный вечер.

— Déjà, mes petites, quel dommage![32] — Мария Павловна выразила общее сожаление, что великие княжны вынуждены уйти до котильона.

Однако всегда независимая Ольга Николаевна запротестовала, но ее благоразумная сестра напомнила ей, что мать нездорова и просила не делать глупостей.

— Тата, сегодня было просто чудесно, — сказала моя тезка, когда перед расставанием мы встретились в вестибюле. — Я рада, что ты больше не сердишься. Знаешь, я ведь никогда не думала, что твоя идея медицинской школы осуществится.

Я уже забыла, что была расстроена.

— Да, ты была права, конечно… Таник, я так волнуюсь. Ты думаешь, чувствует ли он то же, что?

— Даже больше… но, Тата, голубушка, он твой кузен и к тому же поляк. Я не думаю, что все это понравится папе. Это будет ужасно сложно. Держи себя в руках. Ты же знаешь, какой несдержанной ты бываешь.

Моя подруга была рассудительной, как обычно, однако я подумала, что Таник чудная, но ведь она еще так молода. Как она может давать мне советы, если сама еще не пережила то, что пережила я сегодня вечером, то самое важное, самое реальное из всего, что когда-нибудь испытывала? Она еще не знает, что такое жизнь.

Татьяна Николаевна увидела, что ее слова меня не трогают.

— Я действительно хочу, чтобы у тебя все было хорошо. А он и в самом деле очень эффектен, — сказала она и присоединилась к своей сестре.

Великие княжны ушли, а бал достиг полного разгара. Щеки у барышень раскраснелись, шлейфы начали рваться, а прически сползать набок. В конце котильона танцующие прошли под сводами фиалок, роз и гвоздик в примыкающие к залу гостиные, где их ждали маленькие столики с закусками.

Стиви присел за мой столик, и я, как завороженная, слушала его словесный фейерверк. Стихи, цитаты, анекдоты и афоризмы на нескольких языках вспыхивали один за другим. Я знала, что все это было только ради меня, точно так же, как еще мальчиком Стиви кувыркался колесом, сковыривал свои болячки и держал руку над пламенем свечи, чтобы доказать свою мужскую доблесть. Я была столь же поражена в семнадцать лет, как и в семь. Полная изящества эрудиция Стиви прекрасно дополняла его физическое совершенство, которое так сильно действовало на меня. И этот самый ослепительный изо всех ослепительных молодых людей изо всех сил старался угодить мне, девушке с довольно посредственной внешностью и с таким же посредственным интеллектом. Я боялась верить этому и все-таки верила.

На рассвете бал наконец подошел к концу. Снова я стояла с отцом в вестибюле, теперь уже прощаясь с гостями. Держа в руках увядшие букетики и потрепанные шлейфы, девушки спускались по лестнице, сонно слушая прощальные нравоучения своих матушек и сопровождающих их пожилых дам. Стиви и Казимир уехали одними из последних. Еще раз я восхитилась тем, как он поцеловал мне руку, и шелковистостью его волос. Он был гладкий и сильный, как хорошая породистая лошадь, и его так же хотелось погладить по голове.

После его ухода я сразу почувствовала себя одинокой. Вестибюль опустел. Остались только музыканты, которых ждал ужин.

— Ну как, повеселили мы сегодня нашу маленькую девочку? — спросил отец.

— Да, конечно… спасибо! — я бросилась ему на шею.