Дворянская семья. Культура общения. Русское столичное дворянство первой половины XIX века

Российской истории известны примеры исключительной преданности слуг своим господам. Так, в журнале «Сын отечества» за 1813 год приводится случай, происшедший в Отечественную войну 1812 года. Действительный статский советник В.В. Неронов жил в Москве в собственном доме. Ему было уже 92 года, и встать с постели он не мог. Французский генерал, занявший помещение, приказал выкинуть хозяина на улицу. Тогда двое верных крепостных на руках снесли его в церковь неподалеку, около недели ухаживали за ним и кормили тем, что могли достать. А через неделю на руках вынесли из города и 40 верст шли до деревни, где смогли сделать носилки, нанять людей и довезти хозяина до Рязани[386].

Нередко случалось обратное: слуги бунтовали против своих господ – хотя если для крепостных деревень бунт был явлением нередким, то для дворни такое поведение скорее нехарактерно. А.В. Мещерский рассказал случай из своей биографии: на него напал его повар Ларион, который должен был находиться безвыездно на квартире в Царском Селе и ждать барина, однако пропадал непонятно где долгое время, а вместо оправданий решил придушить князя. Столь безнравственное поведение, по мнению автора, являлось следствием пропаганды протестантизма в Прибалтийских губерниях, где Ларион прожил около десяти лет. Через несколько лет они нечаянно повстречались в Риме; Ларион испросил прощение и получил паспорт. Больше их дороги не пересекались[387].

* * *

Привычка всю жизнь служить господам, невозможность изменить свой жизненный уклад рождала особый тип людей. Как писал И.А. Гончаров о характере отношений Обломова и Захара, «старинная связь была неистребима между ними». Идеализируя прежних слуг и господ (иронически), автор затем отмечает: «Если Захар, питая в глубине души к барину преданность, свойственную старинным слугам, разнился от них современными недостатками, то и Илья Ильич, с своей стороны, ценя внутренне преданность его, не имел уже к нему того дружеского, почти родственного расположения, какое питали прежние господа к слугам своим. Он позволял себе иногда крупно браниться с Захаром»[388].

Слуги составляли отдельную субкультуру, обладающую своими традициями, особой системой ценностей. Дворовые из поколения в поколение служили одной семье и дорожили своим положением среди остальных барских крепостных – так делали их родители, такое поведение заведомо ожидалось от слуг всем обществом. Они гордились своими господами – если те совершали что-то выдающееся, то слава господина переходила и на его слуг. Строго придерживались правил этикета, при этом иногда позволяя себе учить господ, какого гостя где следует разместить за столом, какая девушка может быть невестой молодого барина, а какая ему не ровня и так далее.

Репутация дворянской семьи нередко зависела от вышколенности слуг – разносят ли они неприятные для дома слухи, вежливо ли обращаются с гостями. Но если внешне картина взаимоотношений порой выглядела идиллически, то реальное положение дел не было полностью благополучным. Единственное, что удерживало помещиков от убийства, – закон. Исследователь истории дворянства А.В. Романович-Славатинский, рассматривая вопрос о пределах власти помещиков над крепостными, замечает, что таких границ практически не существовало – злоупотребления были не повсеместны, но случались довольно часто[389]. Правда, за убийство крепостного дворянина ожидали конфискация имущества, покаяние в монастыре, ссылка в Сибирь или в действующую армию. Ко времени отмены крепостного права нравы несколько смягчились, однако ни о каком равенстве с крепостными не было и речи.

8. Родственные связи

П.И. Сумароков писал о начале XIX столетия, что «родство сохранялось не между одними кровными, но до четвертого, пятого колена во всей силе. „Ведь ты мне не чужой, – говорили, – бабка твоя Аксинья Федоровна была тетка моему деду, а ты крестник мне, приходите чаще к нам и сказывайте, в чем нужда вам!” Дружний сын, однофамилец считались домашними, об них пеклись и, представляя другим, просили быть милостивыми к ним. Заболеет кто из тех или других, – хлопотали, посещали, ссужали деньгами. Каждый юноша знал, к какому отделению он принадлежал, кто родственник, покровитель его, и укоренялся в чувствах любви. Целое общество, можно сказать, держалось рука за руку, и крепился состав государственный. Правнучатный брат матери моей, собираясь из деревни в Москву, писал к ней без околичностей: сестра, приготовь мне комнаты, – и поднимались страшные суеты: приготовляли флигель, мыли полы, курили, ставили мебели, и свидание походило на торжество. Встречают его с распростертыми руками, ухаживают и стараются угодить. „Не устал ли ты, братец, приляг, отдохни, не прикажешь ли чего?” И несут самовар, кофей, завтрак. „Дети, подходите, это ваш дядя!” – и гость протягивал руку нам. Теперь и родные не так близки, как были правнучатые»[390].