На погребение, а также на сороковой день и далее в дни памяти усопшего настоятелем храма (либо духовником, либо епископом – в зависимости от статуса покойного и пожеланий его родственников) произносились «Слова». Так назывались составленные по законам гомилетики речи, в которых воздавалась честь умершему и выражался призыв молиться о его бессмертной душе. Запись таких «Слов» сохранилась в семье князей Барятинских на погребение Его Сиятельства тайного Советника Действительного камергера и кавалера князя Ивана Ивановича Борятинского, а также в сороковой день со дня его кончины и в день памяти: «Пролием же братие со всею церковью о нем теплые молитвы к Богу Духов и всякия плоти, в сей день памяти его представления, сколько последуя уставу церкви, столько не менее исполняя долг почтения и любви нашей к нему, которая яко присно пребывающая добродетель, не должна ограничиваться одною здешнею жизнью, но простираться за пределы гроба. – Да тако и всегда память Сиятельнейшаго сего князя пребудет для нас священна! Аминь»[443]
. В день погребения графини Анны Ивановны Орловой было сказано схожее «Слово», с традиционным восхвалением почившей («Блаженна ты, ибо почила о Господе») и призывом к собравшимся жить, соблюдая заповеди Христа[444].В церкви обязательно выдавалось свидетельство о смерти и погребении. Оно могло быть, например, такого содержания: «Я нижеподписавшийся Исаакиевской Соборной Церкви Протоиерей Яков Иванов сын Воскресенский, дал сие Свидетельство в том, что умерший Действительный Статский Советник и Кавалер Андрей Яковлевич Дашков, прошлого 1831 года в Июне месяце 23 числа действительно мною погребен при Церкви Охтенского Кладбища, в чем и удостоверяю. С. Петербург. Апреля… дня 1832 года.
Исакиевского собора Протоиерей Иаков Воскресенский»[445]
.Также свидетельство о смерти мог выдать врач. Как, например, в случае смерти Дмитрия Аркадьевича Воеводского:
«5-го класса Дмитрий Аркадьевич Воеводский, с давних пор страдавший водяною болезнью в груди, сего ноября 7 числа в 9 часов 5 минут по полудни волею Божьею скончался, – в чем и свидетельствую. – 1845 г. ноября 8 дне. – пользовавший его врач Доктор медицины и хирургии Александр Загорский»[446]
.Поминовение усопшего совершалось в продолжении шести недель; в сороковой день и через год делались поминки, на которые приглашали всех родственников и знакомых усопшего.
До сорокового дня близкие и родные покойного не должны были делать визитов и особенно участвовать в увеселениях, поскольку, по христианским представлениям, именно в это время душа умершего требует усиленных молитв. Считалось, что скорбь об усопшем облагораживает душу, заставляет задуматься над тайной смерти и подготовиться к ней самому.
Родственникам покойного, с которыми он жил, делали специальные visites de condoléance (визиты сочувствия). Это были самые скромные, более молчаливые посещения: со стороны гостя считалось неприличным восхвалять достоинства покойного и тем приводить в уныние его родных. Напротив, каждый гость должен был стараться не напоминать о потере. По истечении шести недель близкие родственники покойного уже могли сами делать визиты знакомым и другим его родственникам[447]
.Итак, достойным окончанием земного пути для дворянина считался проведенный с соблюдением всех норм приличия похоронный обряд. Состояние домашних дел покойного волновало общество: завершил ли он начатые им труды, составил ли завещание, оставил ли наследников.
О наследниках и пойдет речь в следующей части.
Часть II
1. Появление на свет
Анализируя общение в семье, нужно особое внимание уделить миру детства. Чтобы понять его, следует рассказать о взаимоотношениях ребенка и с родителями, и со сверстниками, и с учителями, и со слугами, и с гостями. Мир детства существует, с одной стороны, в полной зависимости от мира взрослых, с другой – представления детей о многих понятиях расходятся с родительскими. Дети непрерывно учатся, меняются и, наконец, сами становятся взрослыми, поэтому мир детства постоянно обновляется. Но, несмотря на динамичность, можно обнаружить присущие исключительно ему черты и даже проследить его эволюцию. Сейчас нас интересуют особенности феномена детства в дворянской столичной семье первой половины XIX века.