Дворянство. Том 2 (СИ)

Однажды Елена тяжело заболела, по-настоящему тяжело, так что почти три месяца не ходила в школу, отлеживаясь дома. Родители настояли, что так лучше чем госпитализация, учитывая постоянное присутствие дома квалифицированного медика. Несколько дней девочку терзала высокая — под сорок градусов — температура, которой сопутствовали надлежащие эффекты, в том числе помрачение рассудка. Странное, удивительное состояние, когда ты не жив и не мертв, не спишь, но и не бодрствуешь. В бредовом сознании девочка много чего насмотрелась и пережила. Самым удивительным оказались несколько часов полета на биплане «этажерке», видение было настолько ярким и последовательным, что возвращение в обычный мир казалось наоборот, иллюзией.

Сейчас происходило то же самое, но с поправкой на то, что в мир безумных видений Елену швырнула ужасающая боль. Все вокруг было запредельной болью, и боль отливала, как раскаленный металл в форме, невероятные, фантазийные образы, обжигавшие разум.

Армии шли по Ойкумене, маршируя тысячами, десятками тысяч сапог, выбивая пыль из тракта подковами кавалерии. Сотни знамен и стягов притягивали к себе людей как магнит железные опилки, увлекали жаждой золота и почестей, но в большинстве просто обещанием куска хлеба. В свою очередь флаги кружились в запутанном танце вокруг двух главных центров. Двух точек опоры для мира, который сошел с ума.

Предатели оказались преданы. Лжецы обмануты. Забыта мораль, растрачены, развеяны по ветру все мыслимые и немыслимые устои. Принципы больше не продаются, ибо не осталось покупателей на столь никчемный, бесполезный товар. Люди говорят, что настал век стали, огня и безудержной жестокости. Они ошибаются. Это не начало, но завершение. Длинный век людей заканчивается, и дальше не ждет уже ничего… Ибо Пантократор счел меру наших грехов переполненной, а участь безнадежной.

Перо не скользит в уставших пальцах одинокого летописца, оно тяжко царапает старый, десяток раз выскобленный пергамент. Плохие чернила едва читаются, они выцветают за считанные недели, но хроникер продолжает безнадежное занятие. У писца знакомое лицо, вернее лица, сразу несколько возможных, но Елена не может сосредоточиться, чтобы вспомнить.

Девять тысяч голодных смертей в неделю. Людоеды охотятся на странников средь бела дня, их не страшат ни солнце, ни гнев божий. На Острове Чума проснулась в древних колодцах с гнилой водой. Пока мы радовались бедам Алеинсэ, зараза угнездилась на кораблях, прокралась в порты континента и вырвалась на свободу. Те, кого пощадил голод, умирают, раздирая в агонии нарывы, полные черного гноя. Приморские города опустошены, болезнь идет вглубь Ойкумены. Мертвых некому хоронить.

Мертвецы кругом, мертвецы повсюду. Тысячи деревень, от которых остались лишь печные трубы, похожие издалека на обгорелые спички. Пашни, где из земли выступают не ростки ржи, а белые кости. Гроздья висельников на полусгнивших веревках. Трупы детей, посаженных на колья. Конец порядку. Конец правилам. Конец всему, включая саму жизнь.

Подати не собираются. Солдатам платят разрешением грабить округу и отбирать зерно у крестьян. Слова императора и королей больше ничего не стоят, их вес меньше чем у легчайшего пера. Все решает воля человека с мечом. Земледельцы потеряли людской облик, они доведены до безумия голодом и поборами. Объединяясь в банды, они убивают все и всех, опустошая без того разоренные провинции и комарки.