Дворик. Роман

— Моя хорошая, — сказала Циля. — Я Вам так скажу: я привыкла, что я всех знаю. Я когда раньше у нас дома жила, всех знала. И когда в Мозыре жила, всех знала. Я даже когда в Пинске жила, всех знала. Я когда работала на картонной фабрике, всех знала, и когда на складе работала, я всех знала…

С этого момента разговор начал напоминать те эпизоды итальянских опер, где герои одновременно страстно поют каждый своё, но при этом никто не слышит друг друга.

— Я вот так уже двадцать лет живу… — говорила Сара Августине. — Что я могу сделать, моя хорошая… Моя сестра всегда такая была, ненормальная. А сейчас она стала на голову совсем плохая.

— … А это разве страна? — говорила Циля. — Здесь никто никого не знает. Одни на русском говорят, другие на украинском, третьи непонятно вообще на каком… И никто никого не знает, и я никого не знаю…

— Я свою сестру уже двадцать лет смотрю, — продолжала свою линию Сара. — Ей уже восемьдесят лет, мне восемьдесят два, так я её еще должна смотреть!..

Циля тем временем подошла к Августине с другой стороны, взглянула доверительно, как старый попугай, и спросила:

— Я когда при Хрущеве жила, я была человек. А сейчас я кто?..

Августина начала затрудняться с ответом.

— Она уже про свою жизнь правду совсем не знает, — прокомментировала Сара. — Только я знаю, и Фаня немножко. Вы же мою дочку Фаню знаете? Она стихи пишет, очень культурная.

— Она такая, самая боевая в этом дворе… — добавила Циля, очень гордясь.

Августина поняла, что разговор нужно вернуть к актуальности.

— Знаете, я до сих пор просто не смогла познакомиться — сказала она. — Я хотела узнать, насчёт уборки…

— Моего Аврумчика в Одессе все знали! — ответила на это Циля значительно.

— Насчёт уборки Вы меня спрашивайте, моя хорошая — сказала Сара. — Циля ничего не знает, у ней мозги в другом месте. А Фаня ничего не знает насчёт уборки, за это, что она интеллигентная…

В этот момент всё, что до этого казалось Августине громким и скандальным, затмилось и исчезло. В проёме двери, куда двадцать минут тому назад вошла она сама, воздвиглась гигантская туча или, вернее, куча. Эпицентром кучи была грандиозная дама жгучей южной внешности, одетая по последней моде пятилетней давности. Несмотря на массивность габаритов, она была очень подвижна, отбиваясь, как лев, от двух субъектов в одинаковых голубых рубашках. Потрясённая Августина следила за схваткой, постепенно понимая, что носители голубых рубашек с нашивками и эмблемками — не что иное, как настоящие израильские полицейские. По закону «побеждает не сильный, а ловкий», они постепенно втаскивали в квартиру буянящую даму, как два небольших буксира в порт большой танкер.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а! — орала тем временем дама. — А-а-а-а! Пустите, твари! Где ваша культура, проститутки?! Полицейский режим, да?! Это ваша сионистская мечта, да, гады?!

Танкер тем временем был успешно водворён в квартиру и два буксира от него отсоединились, хоть и не без труда. Полицейские отпустили даму и стали поправлять форму. Один из них сказал — естественно, на иврите:

— Я тебя предупреждаю, будут проблемы. Больше так не делай!

— Слушаюсь, товарищ начальник! — ответствовала дама, вся колышась и исходя жаром негодования. — Идите в жопу!.. — добавила она за этим яростно.

Последняя реплика, что обидно, не была оценена по достоинству, так как прозвучала уходящим полицейским в спину, да ещё и на русском языке, языке Пушкина, которым они явно не владели. Да и читали ли израильские полицейские Пушкина, хоть бы в переводе? Вряд ли, вряд ли… Я, конечно, оптимист, но…

— Фанечка, что такое?!.. Ой, Боже мой, что случилось? — вымолвила, наконец, Сара, до этого лишь всплёскивавшая руками.

— Что такое, Фанечка? — заинтересованно спросила Циля. — Ты опять подралась?

Для полноты картины совершенно необходимо пояснить, что действия произносились обеими старушками с каноническим южным ударением, как то: жила и подралась.

— Мама, отстань! Циля, заткнись! — Фаня, поправляя наряд, гневно сверкнула на старушек глазами стокилограммовой Кармен и сказала Августине машинально: — Здравствуйте, дорогая! — Но вдруг, поняв, что есть кто-то посторонний, заорала так, как будто на ней было уже трое полицейских: — А-а-а-а-а-а! Ужас!.. Мама, почему вы не сказали, что у нас гости будут?! Я бы в эту долбаную полицию завтра пошла!

— Ой, ради Бога… извините… я, правда, пойду!.. — сказала Августина, с трудом шевеля губами.

Фаня надвинулась и вперилась в неё изумлённым взглядом.

— Что?! Что такое?! Деточка, как Вы можете? — сказала она. — Эти адские старушки Вас напугали? Конечно! Я извиняюсь, солнце моё… знала бы, что придёт такая интеллигентная девушка, никогда бы не стала тратить полдня на марокканцев в форме. Посидите, солнце моё, я буквально три минутки, приму человеческий вид. Потерпите этих двух свидетелей Октябрьской революции немножко, и мы с Вами выпьем…

— А… — сказала Августина робко.