Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель

Русский может быть плохим сыном, братом, отцом или мужем, но он всегда — хороший товарищ. С детства в душе его чувство товарищества доминирует над всеми остальными чувствами. В школе, в гимназии, в кадетском корпусе развивается в нем это чувство. Впоследствии в полку он узнает, что разорить свою семью дело не важное, важно же и преступно не помочь своему товарищу, если надо, поручившись за него не только своей, но, косвенно, и матери, и жены подписью на его векселях. В полку гвардейских гусар поручительство друг за друга требовалось совершенно открыто, официально. Я знала семьи, гордившиеся блестящей формой своих сыновей и братьев и затем проливавшие горькие слезы при продаже своих домов, имений, драгоценностей для уплаты долгов, сделанных товарищами их сыновей или братьев. Так было, когда князь Павел Лобанов сделал долг в 800 000 рублей, уплата этой суммы была принудительно распределена между его товарищами по полку, из которых многие должны были вследствие этого покинуть службу и прозябать в деревне.

Когда в октябре прошлого года я была в Мюнхене, я встретила там в Hotel Continentale турка Азис-Бея, которого я 30 лет не видала и которого я знала молодым, элегантным адъютантом султана. Он был прикомандирован в качестве атташе к Кавалергардскому полку, и в течение пяти лет Азиса можно было встречать во всех элегантнейших салонах и ресторанах Петербурга, на бегах и на скачках. Красивый малый, безупречный кавалер, хороший танцор — он пользовался успехом, и так как ко всему он был еще и смелым игроком — его очень любили в Яхт-клубе. Я встретила его старым, больным, без средств; он вел в Мюнхене жизнь, полную лишений, и изнемогал под бременем своих воспоминаний. С безразличием мусульманина-фаталиста он был равнодушен к гибели своей и нашей родины и только повторял без конца: «Все пропало, все пропало, мне все безразлично… все равно… меня больше ничего не интересует.» Однажды он все-таки меня спросил — процветает ли по-прежнему Яхт-клуб. Я взглянула на него с изумлением: «Что за странный вопрос, Азис-Бей, как можете Вы предполагать, что при большевиках может существовать Яхт-клуб? Там теперь находится какое-то революционное учреждение, на том самом месте, откуда Вы и остальные члены клуба часами наблюдали за движением на Морской — я видела пишущих на машинках женщин».

Азис начал сильно волноваться, и какие-то странные неожиданные звуки заклокотали в его горле. Он схватился за голову, казалось, фатализм его покинул, и вскрикнул: «Аллах, Аллах, возможно ли это, я не могу этому поверить! Как эта изысканная, столь могучая организация, эти люди, все знавшие, все могущие, эти избранные люди более не существуют? Что за несчастье, что за несчастье! Тогда Россия, конечно, погибла, все пропало, все! Но, ради Бога, скажите мне, куда ходит теперь Сергей Белосельский? Где проводит вечера Влади Орлов? Где устраивает свои партии в покер князь Борис Васильчиков? Аллах, Аллах, какое несчастье!»

Я старалась его успокоить, говоря, что Сергей Белосельский нашел себе клуб в Лондоне, что Влади Орлов поселился в Париже, что князь Борис Васильчиков находится в Бадене в санатории и в настоящее время не играет в покер.

На следующий день побледневший и осунувшийся Азис мне сказал, что он всю ночь не мог уснуть, и я убедилась, что гибель Яхт-клуба для него важнее и ужаснее гибели четырех государств.

Любимец двора и столицы

Это было весной 1873 года. Я заехала в моем экипаже за моей подругой княгиней Лизой Куракиной, чтобы с ней прокатиться по Петербургу. На Морской на наш экипаж наскочила сзади чья-то коляска, и сидевший в ней молодой кавалергард вместо извинений обрушился руганью на нашего ни в чем неповинного кучера и грозил как ему, так и нам кулаком. Возмущенная, вернулась я домой и рассказала о происшедшем моему брату, адъютанту Кавалергардского полка. Он сделал распоряжение, и оказалось, что это был юный кавалергард Николаев, бывший воспитанник кавалерийского училища. В свое извинение он привел то обстоятельство, что он от 12 до 4 завтракал и потому во время этого происшествия был навеселе. Впоследствии мне не раз приходилось встречаться с этим маловоспитанным офицером, так как он был любимцем столичного общества, и смерть его оплакивалась значительно более, чем смерть какого-нибудь великого полководца. Мне кажется, что такой молодой человек не мог бы нигде за границей пользоваться каким бы то ни было успехом. Не обладая ни умом, ни средствами, темного происхождения, без всяких познаний, он не пользовался ничьей поддержкой, и никто не знал ни одного из членов его семьи. Ходили смутные слухи о его отце, инженер-генерале, приобретшем некоторые средства бог весть какими путями. Дядя его был исправником в каком-то уезде Тульской губернии. Тогда еще Николаев был здоровым, красивым, с густой шевелюрой, слегка неповоротливым и грубым в обращении мальчиком, едва говорившим по-французски, но добрым товарищем, всегда готовым опорожнить в приятном обществе не одну бутылку вина или прокатиться ночью на тройке к цыганам.