Двуявь

Мальчику Юре, к сожалению, невдомёк, что жизнь, к которой он так привык, просто не может существовать в реальности. Неужели он всерьёз полагает, что техническая новинка (пусть даже такая, как «антиграв») способна поставить общество с ног на голову? Верит, что научный прорыв, совершенный в пятидесятых, не только победил гравитацию, но и продезинфицировал социум, не дав расцвести вонючей номенклатурной плесени?

Хотя какой с него, с Юры, спрос? Он – лишь беззаботная тень реального Марка, эскапистское альтер эго. Мальчик не знает, что было в реальном мире. Не видел, как плесень эта изъела всю страну сверху донизу, отравила необратимо; как она пряталась за газетными заголовками, призывавшими к трудовым рекордам и к борьбе с империализмом, а сама продолжала жрать.

Кончилось тем, что люди, глядя на это, остервенели. Даже те, кто ещё недавно упивались фильмами про Алису, теперь, надрывая горло, искренне и самозабвенно орали вслед за Цоем: «Ждём перемен!»

Самое же мерзкое в том, что в реальности плесень пережила страну, которую уничтожила. Лишь перекрасилась, сменив кумачовый цвет на долларово-зелёный, и обогатилась новыми разновидностями.

Цвет изменился, а вонь осталась…

– Алё, комиссар Мегрэ! – Римма помахала ладонью перед его лицом. – Поел? Попил? Давай излагай, что придумал насчёт «пустышек».

– Насчёт «пустышек»? – Марк не сразу переключился.

– Ты спрашивал, нет ли их у нас дома. И сказал, что это может быть важно.

– А, ну да, сейчас попробую объяснить.

Он подобрал с тарелки последний кус пирога, влил в себя остатки спиртного и побарабанил пальцами по столу, прокручивая в голове аргументы. Гипотеза-то хорошая – вопрос в том, как проверить её на практике…

– Смотри, – сказал он, – начну чуть издалека. Все наши прибамбасы индивидуального действия требуют прямого контакта: «жало» нужно воткнуть, «переводнушку» – приложить к коже, «змейку» – бросить в противника и так далее. С моими семенами – та же фигня. Из этого я делаю вывод, что и ваш амулет работает сходным образом. Грубо говоря, присасывается к хозяину, чтобы настроиться на него. Правильно ведь?

– В общих чертах, – подтвердила Римма. – Но это – не какая-то великая тайна, догадаться несложно. К чему ты клонишь?

– Просто рассуждаю логически. Амулет, как ты однажды обмолвилась, чувствуют все члены семьи. Теперь представим, что кто-то его украл и перенастроил, перекодировал на себя. Какие у тебя будут ощущения?

– Это будет больно и неприятно. То же самое – если амулет уничтожат. Но в том-то и дело – ничего подобного не было! Амулет как будто угас! Понимаешь? Он, такое впечатление, превратился в обычную железяку, утратил индивидуальность и силу, обезличился…

Она замолчала, споткнувшись на полуслове. Сыщик, наблюдавший за ней, кивнул:

– Вижу, сообразила. Ты выбрала удачное слово. Он именно обезличился, потому что теперь привязан к безликому существу. К «пустышке».

– Так… – протянула Римма. – Ай да папаня, ай да куркуль… И я, блин, тот ещё гений… Сама не могла додуматься…

– Это, в общем-то, объяснимо. «Пустышек» мы воспринимаем как скот, стараемся на них вообще не смотреть. Я сам только сегодня допёр.

– Что именно тебя подтолкнуло?

Он мог бы рассказать ей про сны, где безликие ведут себя иначе, чем в жизни, но только махнул рукой.

– Ладно, – сказала она, – давай подытожим. Значит, отец берёт каторжника и настраивает на него амулет. Врёт мне, что вещь украли. Спустя какое-то время Толик едет на Тепличную… Зачем, кстати?

– Рискну предположить, что за консультацией. Хотел, грубо говоря, уточнить, как правильно ухаживать за скотом, или что-то вроде того. Для нас это уже несущественно – главное, что про каторжника мы догадались. Дело идёт к развязке.

– Согласна. Однако напоминаю про наш с тобой договор – оплата только по факту. То есть бабло получишь, когда добудем предмет.

– Помню, не утруждайся. Говорил же – я физически не могу бросить на полдороге.

– Вот, кстати, любопытно. Предположим, мне надоело лезть на рожон, и я решила – сяду и буду ждать, пока ты мне всё принесёшь на блюдечке. Как ты будешь действовать в этом случае?

– Это мои проблемы, придумаю что-нибудь. Хочешь наблюдать со стороны – на здоровье. Я, между прочим, именно это и предлагал.

– Нет, сыщик, – она оскалилась, – после того, что сегодня было, отсиживаться я не намерена. Да и терять мне, собственно, больше нечего. Теперь либо я, либо мой папаня – других вариантов нет.

– У тебя остались бойцы? Вроде тех, из клуба?

– Фиг там. Думаешь, папахен мне разрешил бы армию собирать?

– Ладно, это я так спросил, для проформы. Лихой кавалерийский наскок – не наш метод, силы заведомо неравны. Надо как-то иначе.

С минуту они молчали и хмурились, размышляя, а Эля таращилась на них, будто испуганный суслик. У Марка мелькнула мысль, что более нелепый отряд составить, пожалуй, сложно. Вслух он спросил у Риммы:

– Отцовский дом – в Плакучей Балке, насколько я понимаю?

– Где ж ещё. Понты – без них никуда.

– Ты там постоянно живёшь?

– Нет, только иногда заезжаю в гости. У меня квартира в городе.