Двуликий бог. Книга 2 (СИ)

Я не ответила. Просто не смогла, хотя множество противоречивых мыслей вились и спорили в голове. Я только отвернулась и на неподчиняющихся ногах двинулась прочь, всё ещё ощущая её цепкий взгляд на своём затылке. Я не верила ей, ни единому слову. Знала, что никогда не предам Локи, никогда не совершу такой ошибки, которую он не простит мне, которую невозможно будет исправить. Всё это ложь, наговор, запугивания, призванные разбередить мою душу, родить сомнения в мыслях. То же самое она творила и с другими асами, правда, не снисходя до личного разговора. Я не намерена была отказываться от своих слов: я покину Локи, только если вырвать мне сердце. Ничто кроме смерти не сможет разлучить нас. Никогда.

Успокоенная подобными мыслями, я вернулась в родной чертог, никому не рассказав, где пропадала. Тем же вечером мы с повелителем вместе делили трапезу, той же ночью — супружеское ложе. Локи, казалось, пришёл в себя, больше не вспоминал ни о Логи, ни о кольце с руной власти, и я совсем было убедила себя в неправдивости зловещих предсказаний Гулльвейг, однако… Через несколько дней колдунья умерла. Смерти страшнее мне не довелось видеть за всю жизнь. Так уж вышло, что я стала невольным свидетелем её кончины, хотя меньше всего желала бы узреть подобное.

Всеотцу и господину ванов удалось найти и вернуть Идунн в Асгард, однако хрупкая богиня, как и все остальные жители города, не обрела покой и всё так же страдала, тревожилась, плакала. Присутствие Гулльвейг развращало и оскверняло мысли и побуждения богов и их подчинённых. Тогда мудрейший из асов решил положить этому конец. Верховные боги собрались в зале совета, чтобы учинить суд над великаншей, сулившей одни только беды. Локи в тот день не было в Асгарде, и я, ведомая беспокойством и любопытством, решила посетить Глядсхейм и послушать, о чём договорятся умнейшие мужи нашего мира. Колдунья стояла в центре зала, перед престолами судей, и гадко ухмылялась. В неестественных глазах её не было ни страха, ни раскаяния, ни сомнения, голову она держала поднятой.

Асы и ваны долго спорили, хотя ни один из них не желал пощадить Гулльвейг. И тем не менее, её присутствие не позволяло мужчинам сойтись на едином мнении. Казалось, это доставляло женщине немалое удовольствие. Она улыбалась и щурила глаза, точно кошка, разнежившаяся на солнце. Я всё никак не могла понять, что же так радует великаншу: раздор, смятение, несогласованность? Всеотец прервал мои сомнения, как и сомнения своих сыновей, чтобы вынести единственно верный приговор: смертный. Все присутствовавшие собирались разойтись, но решения о казни верховным богам оказалось мало. Они жаждали избавиться от нежеланной гостьи как можно скорее. Однако выяснилось, что не так-то просто справиться с Гулльвейг, ибо она, в отличие от асов и ванов, не принадлежала к роду смертных. Её не губило никакое оружие.

Тогда Один поднялся со своего места, опираясь на сверкающее копьё Гунгнир. Ведьма с ледяным спокойствием взирала на него, усмехалась уголками губ, будто чего-то ждала. В тот страшный миг, у всех на глазах, отец асов поднял копьё, замахнулся и метнул его прямиком в беззащитную женщину, пусть и колдунью. Вздохи и ропот прокатились по залу совета. Гунгнир пронзил Гулльвейг насквозь, а она лишь покачнулась, но устояла на ногах. Тогда из груди её извлекли великолепное орудие и возвратили его старшему из богов. Великанша ухмылялась, хотя с уголка искривившихся губ потекла кровь, хотя тёмное алое пятно начало разрастаться по простым одеждам. Всеотец бросил копьё снова, и снова оно прошло через тело осуждённой. Гулльвейг дрогнула, изо рта её хлынула кровь, кожа побелела, затем посинела, точно у мертвеца, а она всё так же улыбалась — сдержанно и жутко. У меня сердце остановилось, хотя я всё ещё не могла понять. Зачем? Почему она позволяет этому произойти? Ради чего жертвует своей жизнью, чего добивается?..

Третий удар стал роковым. Каждая жилка вздулась под кожей колдуньи чёрным ответвлением, золотые глаза разгорелись изумрудным огнём, она распахнула перекошенный гневом и болью рот и издала нечеловеческий вопль, от которого перехватывало дыхание, а голова разрывалась на части. Затем упала, завалилась на спину и замерла. Немного погодя, я ощутила сильный толчок в грудь, точно удар ветра, да только день был тихий, безветренный. Мне показалось, я расслышала отголоски дикого хохота, а после всё стихло. Я обернулась, взглянула на Всеотца — бледного, изнурённого, постаревшего на десятки лет. Помутившийся глаз его заполняла горечь, разочарование.