Двуликий Янус

Вернемся к «Кинжалу». Итак, будем исходить из предположения, что «Кинжал» — Менатян. Вот и разгадка ребуса. И ждать надо Менатяна со дня на день. «Зеро» — вот кто нам пока неизвестен, а он один стоит всех остальных, вместе взятых, и еще многих в придачу. «Зеро» — этот действует. И еще как!

«Да, „Зеро“… — Скворецкий остановился, присел к столу. Из левого ящика достал чистый лист бумаги. Задумался. — „Зеро“!.. А вдруг… Да нет, не может быть!.. Хотя почему, собственно говоря, не может? Почему?»

Уже длительное время майора преследовала навязчивая мысль. Мысль эта, невзирая на свою дерзость — ровно никаких доказательств не было, — овладевала Скворецким все больше и больше. В мозгу сверлило: а ведь ты прав. Прав, черт возьми!

Сейчас, когда Кирилл Петрович прочел и еще раз перечитал перехваченную шифровку, что-то словно стронулось с места, сдвинулось, мысли получили новый ход: безусловно прав!

Кирилл Петрович поплотнее уселся в кресло: «Ну-ка, пораскинем мозгами, — думал он, — прикинем. Что-то у нас получится?»

Майор взял карандаш, чистый лист бумаги. В левом углу листа написал: «Малявкин». Чуть ниже, в скобках: «Быстрый». Под этой надписью он поставил другую: «Гитаев („Музыкант“)». То и другое обвел кругом и эти окружия соединил между собой тонкой линией. От Гитаева («Музыканта») провел еще одну линию, потолще, к середине листа. Там жирными буквами вывел: «Зеро» — и тоже обвел кругом. Линия, шедшая от «Музыканта», соединилась с этим кругом. Карандаш застыл в руках Кирилла Петровича: майор думал, думал графически, если можно так выразиться. Это была его старая привычка: он любил решать сложнейшие оперативные задачи, строя на бумаге схемы связи между собой действующих лиц, переплетения их отношений.

Подумав с минуту, в правом углу он написал: «Осетров („Острый“)» — и соединил эту надпись с надписью «Быстрый», но ни от нее, ни от «Быстрого» линии к «Зеро» не шло, зато такие линии появились, когда снизу листа было написано: «Кинжал» (Менатян)», а затем «Шкурин („Сутулый“)». Потом было написано: «Варламов, институт Варламова».

Некоторые, из этих надписей майор соединил между собой и опять задумался. Надолго. Встал, снова принялся расхаживать. «Какие линии сходятся к „Зеро“? — думал он. — Какие и как пересекаются? Кто из известных нам действующих лиц связан между собой? Как?.. Гм…»

Кирилл Петрович снова подошел к столу и перечитал расшифрованную радиограмму. «Так, что здесь особо любопытно? „Сутулый“! Что о нем сообщается?»

Твердой рукой майор провел на своей схеме еще одну черту, жирную, отчетливую, сделал под словом «Зеро» надпись, затем снял телефонную трубку и вызвал одного из своих помощников.

— Вот какое дело, — сказал он, поглаживая бритую голову и осторожно подбирая слова. — Есть задание. Очень серьезное. Надо присмотреться к одному человечку. Попристальнее. Только чтобы комар носа не подточил, чтобы он, этот человек, ничего не заметил, не заподозрил. Никоим образом. Ясно? Это по делу «Зеро».

Скворецкий с минуту помолчал, как бы еще раз все продумывая, и тихо, вполголоса назвал фамилию.

— Что? — охнул ошарашенный сотрудник. — Вы, никак, шутите, товарищ майор? Так это…

— Тш-ш-ш!.. — предостерегающе поднял палец майор. — Пока помалкивай. Понял? Молчок. Никому ни слова. Никому. Вот когда поработаем…

Выпроводив так и не пришедшего в себя от изумления сотрудника, Кирилл Петрович спрятал исчерченный лист бумаги в свой сейф и повернул ключ в замке; затем связался с Тулой, с Управлением НКГБ, и попросил срочно разыскать Горюнова: пусть тот немедленно позвонит в Москву.

— Виктор? — сказал он, когда раздался звонок. — У тебя все в порядке? Нормально? Ну и отлично… Так вот какие дела: переходи на готовность номер один.

— Как? — воскликнул Горюнов. — Есть новости?

— Есть, — спокойно сказал Кирилл Петрович. — И существенные. Надо полагать, «гость», вот-вот прибудет. Понял? Кстати, судя по некоторым данным, есть основания полагать, что его кличка «Кинжал».

…Кончился очередной концерт актрисы Языковой в Доме офицеров Тульского гарнизона. Концерт прошел с большим успехом: пела Татьяна в этот вечер с подъемом, многие номера исполняла на «бис». Зрители кричали:

— «Землянку», просим «Землянку»!

— «Темную ночь»! — требовали другие.

— «Офицерский вальс»!

— «Огонек»! Даешь «Огонек»!

И Таня пела. Пела «Землянку», «Офицерский вальс», «Огонек»… Ее долго не хотели отпускать.

В этот вечер с первой минуты, едва она вышла на сцену, Татьяну охватило чувство какого-то странного, не похожего на то, как бывало обычно, возбуждения. На нее из притененного зала смотрели сотни пар глаз, к этому она привыкла, но на этот раз она чувствовала на себе чей-то особо пристальный взгляд. Татьяна взволнованно пробегала глазами по расплывчатым в полумраке лицам зрителей и вдруг «натыкалась» на этот необычный взгляд, но это длилось мгновение. Мгновение — и взгляд потухал, все исчезало. Как ни старалась Татьяна, она ничего не могла разглядеть, не могла понять: что это? Что с ней происходит?