Двум смертям не бывать

Признаться, мне трудно было поверить в ту историю, которую ты рассказал. Поверить, будто мать опустится до того, чтобы не выполнить последнюю волю отца — хотя сейчас я отчетливо понимаю, что никакой любви и согласия между ними не было, да и не могло быть. И все же последняя воля. Грешным делом я даже подумал, будто Эдгар мог солгать. Мне горько от того, что приходится решать, кому верить — не слишком близкому родичу или родной матери. Что я вообще способен решать, вместо того чтобы поверить ей безоговорочно. Еще горше уверенность — Эдгар не солгал.

Про турнир я ей так и не сказал. Осталось недолго — сообщу в последний момент, когда все будет готово, а кони оседланы. Не раньше.

Я не надеюсь победить, но полагаю, что все же не ударю лицом в грязь. По большому счету, остается только ждать — броня и оружие в идеальном состоянии, конь объезжен, оруженосец вымуштрован… оказывается, я забыл рассказать тебе о том, что у меня теперь есть оруженосец. Славный смышленый парнишка, сын одного из наших вассалов — его прежний господин умер от холеры, теперь я подобрал. И уже договорился с тем, кто возьмет его после моей смерти — не везет мальчику с господами, что ж поделать. Но пока он служит мне, и я им доволен.

Так что теперь остается только ждать. И молиться о том, чтобы дожить. Помолись и ты за меня.

Рихмер.

Глава 23

Едва осознав, на каком он свете, Рамон расспросил Бертовина. Тот рассказал, не скрывая ничего и делая вид, будто не замечает, как господин тяжело молчит, собирая в кулак одеяло.

— Вот, значит, как. Где она?

— Дома, наверное, — пожал плечами Бертовин. — Как ты в первый раз очнулся, так и уехала.

— Я думал, брежу.

— Нет.

— Дура.

— Это ты дурак.

— И я дурак, — покорно согласился Рамон.

Что же она натворила, дурочка маленькая? Оставалось только надеяться, что у Амикама хватит здравого смысла отослать дочь к родне, той самой, до которой неделя пути. Да, домой после этого не вернуться, но лучше изгнание, чем костер. Грозился всех ведьм под корень своими руками? Рамон застонал. Ну вот, когда загорится этот костер, можно будет считать, что сам его и разложил.

— Болит? — осторожно спросил Бертовин.

— Нет. — Тьфу ты, забыл совсем, что не один. — Ничего страшного. Ступай, хватит со мной нянчиться.

Выздоравливал он медленно и трудно. Лубки сняли в свой черед, и сломанные ребра зажили, но кашель досаждал еще долго. Впрочем, куда хуже оказались никак не желавшие проходить головокружения, из-за которых то и дело приходилось останавливаться и хвататься за первое, что подвернется под руку. Приступы становились все реже, но невозможно было знать, когда и где застанет очередной, и несколько раз Рамон едва не слетел с коня, застигнутый врасплох. О дальних поездках и даже визитах к соседям речи не шло вообще, но в седло рыцарь взобрался, едва смог ходить без посторонней помощи. Бертовин попытался было запретить, но в очередной раз убедился, что если уж господин втемяшил что-то в голову — не отступится. Тем более что болезнь не прибавила рыцарю ни мягкости характера, ни вежливости. А уж до чего стал невоздержан на язык — словами не передать. Особенно когда обнаружил, что придется долго и осторожно разрабатывать руку, переставшую удерживать щит. Хлодию хватило ума брякнуть — мол, бог с ней, с рукой, мол, ежели чего, командовать господину можно и с безопасного места, а рубиться — на то гарнизон есть. Утешить хотел. Потом недели две боялся на глаза показаться.

Но время шло, мало-помалу возвращались и силы и ловкость. И едва Рамон понял, что не только выдержит дорогу до Агена, но и вернется обратно, он собрался в город.