Двум смертям не бывать

— Нет. Действительно, Бертрада приходила ко мне за этим…

— Врешь! Моя дочь не могла…

— Я объяснила, что такое зелье может погубить не только ребенка, но и ее саму. И посоветовала признаться отцу во всем и молить о прощении.

Грешно плохо думать о мертвых. Но сочувствовать по-настоящему не получалось. Да и как сочувствовать той, что своими руками сперва убила ребенка и себя, а теперь наверняка убьет и ее. Отговориться не получится. Они уже все решили, и не поможет никакое красноречие. Ничего не поможет. Разве что просить у богов сил дойти до конца. И мудрости для того, чтобы не сгубить других.

— Врешь, ведьма! — Отец Бертрады заметался по комнате. — Моя дочь не могла сама додуматься до такого.

— Отчаявшаяся женщина может додуматься до чего угодно.

— Она была чистой девочкой, пока не связалась с тобой!

— Хватит! — рявкнул Сигирик. — Правосудие свершится, и незачем устраивать свару.

Он повернулся к Лие.

— Положим, ты говоришь правду. Тогда откуда она взяла снадобье?

Почем знать откуда. Но до чего же странные эти чужеземцы: сперва сами губят женщину, кидая в нее грязью лишь за то, что она хотела любить, а потом ищут виновных. Кого угодно, кроме себя.

— А почему вы решили, что виновато именно зелье, а не преждевременные роды? Подобное случается: как ни грустно, не каждая женщина создана для материнства.

— В углу комнаты нашли завернутый в одеяло плод. И с ним — пустой сосуд. Лекарь не смог узнать, что там было.

Лия покачала головой:

— Все, о чем ты говоришь, очень печально. Но я ни при чем. Поспрашивайте ее подруг: наверняка найдется кто-то, кто посоветовал какую-нибудь «почтенную женщину», что поможет решить все проблемы. Такие вещи нетрудно выведать.

— И уж кому, как не тебе, знать об этом, — усмехнулся священник. — Стремление выгородить себя понятно. Но либо ты признаешься сейчас, либо мне придется арестовать тебя с тем, чтобы церковь могла провести расследование.

— Мне не в чем признаваться, — вздернула подбородок девушка.

— Значит, ты не оставляешь мне выбора. Уведите ведьму.

* * *

Жизнь в замке стала размеренной и однообразной. Может, оно и к лучшему. После всего, что случилось, подвиги Рамону опостылели. Хотелось просто жить, не оглядываясь назад, а загадывать наперед и вовсе казалось сущей бессмыслицей. Гости в замке бывали частенько, за прошедшее время рыцарь стал на короткую ногу со всеми соседями и многим действительно радовался. Но постучавшийся в ворота отец Сигирик стал настоящей неожиданностью.

— Какими судьбами, отче? — спросил Рамон после того, как священник был накормлен-напоен как полагается.

— Проезжал мимо, решил заглянуть. — Он поерзал в кресле, сыто сложил руки на животе.

Рыцарь приподнял бровь — во внезапное желание увидеться не слишком-то верилось, особенно если вспомнить, что последний раз они встречались… ну да, перед тем боем, когда разбили армию Кадана.

— Сдается мне, все не так просто, отче.

Дагобер на его месте пустился бы в пространный разговор, делая вид, будто принимает все за чистую монету — пока гость сам не расскажет, зачем явился. Но то Дагобер — а сам Рамон так и не научился этим штукам. Да и не хотел учиться, если уж на то пошло.

— Хорошо, признаюсь: хотел поговорить. Я не вижу тебя в церкви.

— Отче, в замке есть часовня. Увы, я до сих пор не окреп и ездить в город… — Воин изобразил скорбную мину. Незачем Сигирику знать, что в Аген он больше ни ногой… никому об этом незачем знать, а раны — хорошая отговорка. Пусть так и будет, осталось-то.

— Жаль. Значит, новостей не знаешь… — Священник пустился в перечисление последних сплетен. Рамон терпеливо слушал. Кто-то женился, кто-то родил, этот пожертвовал церкви, ведьму вот будут жечь.

— Поучительное зрелище, жаль, что не сможешь приехать.

— Я не бываю на казнях, — пожал плечами Рамон.

— А стоило бы побывать, — подался вперед священник. — Чтобы увидеть, что ждет тех, кто отрекается от Господа нашего, творя злые чары.

— Что суд и кары земные по сравнению с судом Господним и вечной мукой?

Вот тебе, святоша. Жри сам то, что предназначил для других, и не морщись.

— Рад, что ты это сознаешь. Значит, тебе не жаль эту женщину?

— Отче, не понимаю. — Хорошо бы и вправду не понимать, но, кажется, ясно, куда клонит священник. По хребту побежал холодок. Откуда-то вылезла нелепая мысль: как хорошо, что у людей нет хвоста, скрывать чувства было бы куда труднее. — Это не первая казненная ведьма на моей памяти и наверняка не последняя. Все знают, что добрых чувств к ним у меня нет и быть не может. Так почему жалеть именно эту?

— Потому что с ней ты предавался прелюбодеянию.

— Вот оно что… — Рамон откинулся в кресле, заставил себя расслабить мышцы. — Что ж, если тебе это известно, то известно и то, что несколько месяцев назад я порвал с этой греховной связью. И, между нами — именно потому, что узнал…

— Но не рассказал.