Двум смертям не бывать

Господи, я столько мечтал… не победить, нет, я достаточно трезво оцениваю свои умения. Просто выехать на ристалище с копьем наперевес. Почувствовать, что я тоже мужчина. Воин. Хотя бы на ристалище, раз уж мне не суждено узнать, что такое настоящий бой.

Все пошло прахом.

Клянусь, если бы я мог сейчас до нее добраться — я бы ее убил, и пусть Господь никогда не простит мне этого греха. Плевать. Потому что то, что она сделала с моей жизнью… Если это называется любовь матери к сыну — будь она проклята, такая любовь.

Ей нужен был живой сын любой ценой? Хрен она получит живого сына. И пусть подавится своей заботой. Она сделала все, чтобы отобрать у меня право на жизнь. Но право на последний выбор у меня никто не отнимет. Потому что жить так я не могу.

Я знаю, что бы будешь скорбеть обо мне. Прости. Мне горько от того, как оно все обернулось. Я надеялся, что это письмо будет о турнире. Что ж, значит, не суждено. Пусть так.

Но знаешь, в этом бою я все же победил. Правда?

Прости меня.

Прощай.

Рихмер.

Глава 25

Конь возмущенно всхрапнул, снова почуяв шпоры, но Рамону было не до него. И не до униженно кланяющихся тюремщиков — эти готовы склониться перед любым, кто имеет право и смелость приказывать. Загремел ржавый замок. Лия сидела в углу, обхватив руками колени. Вскинулась, когда Рамон шагнул внутрь, вгляделась в лицо. Зазвенели цепи.

— Кто приказал надеть кандалы? — Внутри закипало бешенство. Кабы не убить кого ненароком.

— Так всегда делается…

Ах, да. Ведьма.

— Вон! Кузнеца сюда, быстро!

Тюремщики исчезли — надо же, и приглядеть никого не оставили. Хорошо же он рявкнул.

— Я невиновна.

Он не понял, как очутился рядом, обнял.

— Знаю.

Лия заплакала.

— Ты пришел… Ты все-таки пришел.

— Тшшш… — Он скинул плащ, закутал. — Я пришел. Теперь все будет хорошо, обещаю.

— Я невиновна.

— Знаю. — Рамон гладил колтун, в который превратились пушистые пряди. — Почему ты призналась? Испугалась?

— Нет. — Она подняла глаза. — Не знаю, выдержала бы пытку… может, и выдержала бы. Но ребенка бы потеряла. Нашего ребенка.

Рамон молчал, да и что тут скажешь.

— А так… по закону казнь должны отложить до родов. Я написала прошение — все как положено. Ты ведь поэтому здесь?

— Да.

Появился кузнец. Рамона замутило при виде кровавых полос на запястьях. Только бы не сорваться, сейчас нельзя, сейчас все должны быть уверены, что он просто выполняет приказ. А что плащ дал — так не везти же по улицам в одной рубашке?

Он так и провез ее до самого дома, закутанную в плащ, точно в кокон. Внес в комнату, осторожно поставил на ноги. Лия не торопилась отстраняться, замерла, прижавшись лбом к плечу.

— Все, — сказал Рамон. — Все кончилось. Здесь тебя никто не тронет.

— Я хочу домой, — прошептала девушка.

— Нельзя. Мне приказано стеречь у себя.

Она вздрогнула, попятилась, неотрывно глядя на него, и под этим взглядом Рамону стало неуютно.

— Вот как? Значит, благородный рыцарь стал тюремщиком?

— Да иди ты куда хочешь, дверь открыта! — взорвался он. — Только далеко ли… — Рамон осекся, провел рукой по лицу. — О господи… Прости. Прости меня.

Совсем рехнулся: орать на девочку, которая и без того натерпелась. А что еще она должна была подумать, услышав про приказ? Сам виноват, умник, не мог по-другому сказать.

Он подошел ближе, взял девушку за плечи, заглянул в глаза.

— Я никому тебя не отдам. Ни сейчас, ни когда родишь. Но пока мы не исчезли из города, придется вести себя паиньками. Поэтому домой нельзя. Сигирик и без того взбесится, когда узнает. — Рыцарь улыбнулся. — Помнится, раньше тебе здесь нравилось.

Она не ответила на улыбку, пристально глядя в лицо, словно пытаясь увидеть что-то.

— Успокойся, прошу тебя, — повторил Рамон. — Больше никто не обидит. Неужели я позволю казнить любимую женщину?

Лия всхлипнула и снова уткнулась в плечо. Рамон вздохнул, подхватил ее на руки, устроил на коленях, баюкая и на все лады повторяя одно и то же:

— Все кончилось, хорошая моя. Я тебя никому не отдам. Никогда.

Она наконец перестала дрожать, отстранилась.

— И что теперь?