Двум смертям не бывать

— Теперь? Обед, ванна, вино, постель. В том порядке, который сочтешь нужным. Только женского платья у меня нет. Наденешь пока что-нибудь из моего, а потом пошлю к Амикаму. Хорошо?

Лия неуверенно улыбнулась.

— Сперва ванна. А без вина можно обойтись.

— Нет, так не пойдет, — ухмыльнулся он. — Я намерен напоить тебя допьяна, чтобы успокоилась и спала спокойно, без снов.

— Думаешь, похмелье пойдет мне на пользу?

— Уговорила. Значит, без вина. Что хочешь на обед?

Лия рассмеялась.

— Перестань со мной нянчиться. Я ношу ребенка и только. Это не болезнь.

— Глупая. — Он коснулся губами волос. — Какая же ты глупая…

Правду говоря, с мыслью о ребенке он еще не свыкся. Просто не было времени остановиться и обдумать. Поверить. Привыкнуть. Слишком неожиданно все случилось и слишком быстро. Может быть, он задумается об этом. Потом, когда девочка будет в безопасности.

— Сколько уже?

— Три луны. Скоро будет заметно.

Интересно, какой она будет на сносях? И кто родится? Может, повезет, и он успеет увидеть малыша. Рамон мотнул головой. Хватит загадывать. Пусть будет так, как будет, все равно оставшийся срок от воли людской не зависит. Но будет ли у ребенка мать, или придется расти сиротой, как раз таки в его власти. А значит, нужно действовать, и действовать быстро, пока Лия может выдержать дорогу. Вряд ли она сможет провести неделю в седле, когда живот начнет подпирать нос.

Рамон снял девушку с колен.

— Пойду распоряжусь насчет ванны и обеда.

— Не оставляй меня одну!

Господи, как же ее напугали… Когда девочка будет в безопасности, надо узнать, кто ее допрашивал, и открутить голову. Или… он застыл, только сейчас додумавшись до, казалось бы, очевидного.

— Тебя не… не обесчестили?

Если до нее хоть пальцем дотронулись…

— Обесчестили? В смысле, изнасиловали? Нет. Обыскали с ног до головы и облапали вволю. — Лия дернулась, надолго замолчав. — Но не больше.

— Скажи кто, и переломанными руками они не отделаются.

— Я не знаю имен. Охрана, из простолюдинов. — Она снова надолго затихла. Потом покачала головой. — Кажется, мне никогда вас не понять. Почему обесчещена женщина, а не тот, кто взял ее против воли?

Рамон вздохнул, который раз за день. Право слово, сейчас не до разницы обычаев.

— Я не знаю, что ответить. Могу только сказать, что если бы… Мне больно думать об этом. Но мне бы и в голову не пришло винить тебя в том, что случилось. Просто на свете стало бы одним покойником больше. Или не одним. — Он через силу улыбнулся. — Хватит о плохом. Если боишься оставаться одна, то пойдем вместе, прикажем приготовить ванну и распорядимся об обеде. А потом я сяду за дверью и буду сторожить. Там, где стоит ванна, помнишь, окон нет и дверь только одна: бояться нечего.

— Я… — Улыбка у нее была совсем невеселая. — Я знаю, что веду себя как дура. Это пройдет. Просто…

— Шшш… — Он накрыл пальцем ее губы. — Конечно, пройдет. Не за что извиняться. Пойдем?

Бертовин появился, едва Рамон закрыл дверь за девушкой.

— Что дальше?

Дальше… Рамон опустился за стол. Знать бы самому, что дальше. Легко говорить — мол, положись на меня и ничего не бойся. Но как сделать так, чтобы девочке и вправду было нечего бояться, не подведя под монастырь никого из своих?

— Для начала… — Он вытащил из поясного кошеля пергамент. — Вот с этого снимешь копию, подпишешь в канцелярии герцога и отправишь матушке. Пусть порадуется. А я пока подумаю, что дальше.

Бертовин пробежал глазами строки.

— Спятил? Кто в здравом уме от земли отказывается?

— Нет. Развязал руки. Теперь сюзерен не сможет отобрать лен, что бы я ни натворил. А тот, что здесь, — обещан. Достанется Хлодию чуть раньше, только и всего.

— Ты серьезно? — Воин медленно опустил пергамент на стол.

— Совершенно. Неужели я буду ждать, пока выйдет срок, а потом отдам ее на костер?

— Пожертвовать всем. Из-за бабы. Рехнулся?

— Я все равно не жилец.

— Да бесы с ней, с жизнью! Хорошо, поможешь ей удрать, дальше что? Тоже будешь прятаться, пока не помрешь?

— Еще чего, — фыркнул рыцарь. — Чтобы я, да бегал?

— Я так и думал. Бегать ему, значит, гордость не позволяет. А бесчестья хлебнуть? Под опрокинутым щитом встать?

— Я не собираюсь сделать ничего бесчестного.

Бертовин усмехнулся. Склонился вперед, тяжело опершись о стол.

— Тебе приказали ее стеречь, а ты поможешь бежать. Это называется предательство. И хорошо, если отделаешься изгнанием.

— Казнить не посмеют. Былых заслуг многовато. — Усмешка была отнюдь не веселой. Что ж, если выбор таков, значит, так. Но девочку на костер он не пустит.

— Пусть не посмеют. Будешь стоять на эшафоте под похоронные псалмы и улюлюканье черни, пока с тебя снимают доспех. «Вот шлем коварного и вероломного рыцаря. Вот цепь коварного и вероломного рыцаря…»

— Плевать.

— А потом, когда разобьют щит, отнесут в церковь на носилках, под покровом, точно покойника. И…

— Заткнись!

— И отпоют. Живого, — припечатал Бертовин. — Из-за бабы.

— Не твое дело.

Бертовин аккуратно сложил пергамент, спрятал за пазухой.

— Что ж, наверное, ты прав. Не мое. Поступай как знаешь. Но я клялся служить тебе верно, а не помочь в самоубийстве.

— Вот, значит, как, — сказал Рамон.