Двум смертям не бывать

Рамон ожидал боя на городских улицах, града камней из-за углов и потоков кипятка с крыш — словом, всего того, о чем пишут в летописях, повествующих о взятии городов. Все оказалось куда будничней — и страшнее. После того как вырезали последних защитников стен, а те, кто не погиб, отступили в глубину узких улиц, стало понятно, что сопротивляться больше некому. Рыцарь со своим копьем проезжал мимо лежавших тут и там изможденных тел, на которых не было ни единой раны: похоже, что хоронить умерших от голода уже давно некому. Где-то впереди изредка слышались звуки битвы, и оруженосец несколько раз попытался было сказать господину — мол, а мы что же, там воюют, но после того, как Рамон на него рыкнул, — умолк. Потом на них из-за угла вылетела недобитая дюжина солдат, одна из оборонявших город. Но лучники копья не зря ели господский хлеб, и треть нападавших легла, даже не успев подойти на расстояние рукопашной, а остальных зарубили быстро и без потерь. Дагобер, добравшийся до вожделенной битвы и даже сумевший взять жизнь врага, держался распустившим перья кочетом. Рамон мрачно радовался, что глухой шлем не позволяет людям видеть лицо их господина — потому что самому было пакостно до невозможности.

Вот этот сдавшийся наконец город с полумертвыми жителями — так на самом деле выглядят те подвиги и слава, о которых складывают легенды и поют песни? Доносящиеся из-за домов крики, запах гари и трупы, трупы, трупы — свежие и старые вперемешку. После той ночи, что порой возвращалась в кошмарах, Рамону приходилось сражаться — но в тех битвах все было понятно: враги нападают, нужно защищаться. А сейчас не покидало ощущение совершенной, невыносимой бессмысленности происходящего. Полтора года осады, погибший Авдерик — ради кривых улочек с обшарпанными стенами? Что он вообще здесь делает?

Прилетевший невесть откуда камень заставил шлем зазвенеть. Следующий угодил в голову коню, тот взвился. Чудом не свалившись на булыжник, Рамон обуздал скакуна, огляделся. Командовать нужды не было — вездесущий Бертовин углядел, откуда летят камни, и воины копья уже выбивали дверь дома. Внутри оказалось пусто, хозяева то ли попрятались в погреб, то ли еще куда делись. Через несколько минут воины приволокли с чердака упирающегося ребенка. Рамон не слишком-то хорошо разбирался в детях, чтобы навскидку определить, сколько лет найденышу. Меньше десяти, наверное. Длинный, не по росту, кафтанчик, слишком широкие, спадающие штаны — забавно одеваются эти язычники, — кургузая шапчонка, все норовящая сползти набок, перемазанное паутиной и пылью личико с запавшими щеками и глаза перепуганного волчонка.

Бертовин протянул нож, слишком тяжелый для детской руки:

— Еще и пырнуть пытался, гаденыш.

Рамон покрутил в руках трофей, разглядывая тонкую резьбу на рукояти слоновой кости. Клинок покрывала причудливая вязь, которая появляется, когда сталь многажды перековывают в несколько слоев. Дорогая вещь, очень дорогая. Украл? Юноша пригляделся к найденышу: кафтанчик из тонкой, хорошо выделанной шерсти, а исподняя рубашка и вовсе шелковая.

— Кто ты такой?

Ребенок не ответил, замотал головой.

— Он же не понимает, — влез Дагобер.

Рамон выругался. Ну и что прикажете с этим делать?

— Вояка хренов… — Он сунул нож в седельную сумку. Кто разоружил, того и трофей, но не сейчас же это выяснять? Вечером можно разобраться и выкупить у воина оружие.

— Надерите задницу, чтоб запомнил, и пусть катится. Еще не хватало с детьми воевать.

Один из солдат подхватил мальца, потащил к растущему поблизости кусту орешника. Попытался сдернуть штаны — но пленник, до сей поры стоявший смирно и лишь зыркавший исподлобья зелеными глазищами, вцепился в пояс, завизжал, задергался. Слетела шапчонка, упал на булыжники мостовой резной гребень, коса рассыпалась пушистыми каштановыми прядями.

— Девка? — вслух изумился кто-то.

Державший солдат, недолго думая, ухватил за низ живота:

— Точно, девка!

Встряхнул еще пуще заверещавшую девчонку:

— Да что ты орешь!

— Решила, поди, что мы ее снасильничать хотим, — сказал Бертовин.

Рамон охнул, слетел с коня, бросив щит оруженосцу, выхватил девчонку из рук своего человека. Господи, а что еще она могла подумать, когда вражеский солдат начал раздевать? Девочка все кричала, билась пойманной рыбкой, пыталась даже кусаться — но поди вцепись зубами в кольчужный рукав. Рыцарь вдруг отчетливо понял, как они выглядят в ее глазах — десяток здоровенных, закованных в железо мужчин и он, главный. Злодей без лица.

Он стряхнул с левой руки кожаную рукавицу, рванул ремешки шлема. Рявкнул на Дагобера:

— Что стоишь, помогай!

Оруженосец принял шлем, Рамон прижал к себе бьющуюся девчонку, провел ладонью по волосам.

— Успокойся. Пожалуйста, успокойся, никто тебя не тронет.

Она же не понимает, пронеслось в голове. Ничегошеньки не понимает, хоть соловьем залейся.

Он опустился на мостовую, прижимая к себе рыдающую девочку, баюкая, гладил растрепавшиеся волосы, повторяя на все лады:

— Никто тебя не обидит. Не плачь.