Двужильная Россия

С трудом осознавая, что произошло, медленно шел я по старому, тесному, людному в этот час Арбату. Шел домой. Навстречу толпами спешили незнакомые, озабоченные своими мыслями люди, которым не было никакого дела до того, что творилось в смятенной моей душе; сквозь неясный шум уличного движения пробивалось дробное постукивание женских каблучков-шпилек; бледное осеннее солнце играло, взблескивало на стекле, лаке и никеле несущихся автомобильных потоков. Но, весь во мгле бешено крутящихся мыслей, плохо различая дорогу перед собой, радостно оглушенный, я не замечал сентябрьского дня.

Реабилитирован! Наконец-то!.. Во внутреннем кармане пиджака у меня лежала драгоценнейшая справка за соответствующей подписью и печатью, путевка в жизнь. Реабилитирован!.. Одним человеком вошел я полчаса назад в невзрачное, затерянное среди старинных арбатских домов здание Московского военного трибунала и совершенно другим вышел оттуда обратно на улицу. Вышел человеком, перед которым с этой минуты раскрыты все двери. Человеком с поднятой головой, гражданином, а не парием, не отщепенцем. Пусть судимость с меня уже три года как была снята, все равно я продолжал оставаться недочеловеком, личностью с темным политическим прошлым.

Семнадцать лет, начиная с той страшной минуты, когда сорвали с меня зеленые фронтовые погоны с двумя просветами и звездочкой, ждал я этого дня, ждал с исступленной верой в то, что должна же когда-нибудь восторжествовать справедливость – и вот наконец дождался. Да, дорогие товарищи, реабилитирован. Официально признан совершенно невиновным.

Так, за что же отняли у меня пятнадцать лучших лет жизни? Во имя чего были эти нравственные и физические страдания? Лагерное рабство, преддверие голодной смерти, каждодневное унижение? Горе, причиненное матери и жене?.. Почему навсегда подорвано здоровье?

Даже не извинились за «ошибку». Получай справку, поблагодари за реабилитацию и ступай на все четыре. Что ж, и впрямь можно только благодарить судьбу, что дожил до светлого дня, не погиб, как многие из многих – имена же их Ты, Господи, веси! Слышал я, будто в результате разоблачения «культа личности» реабилитировано было на советской Руси около восьми миллионов человек. Большинство – посмертно. Ну что ж, один из восьми миллионов, только и всего!

2

Своеобычными были обстоятельства моего ареста. Стоит рассказать о них подробнее. Ранней весной 1943 года остатки нашей многострадальной 53-й армии после тяжелых зимних боев под разрушенным Демянском (знаменитый Демянский котел, о котором упомянул в одной из своих речей Сталин) были переброшены на юг. Покинув суровый северо-запад, ехали мы на заслуженный отдых и на переформирование под Воронеж на Степной фронт. Навеки запомнился мне северо-запад. Глухие леса, густые чащи поникших под снегом елок, сугробы землянок и блиндажей, над которыми струйкой вьется жилой дымок. Черные, полузанесенные вьюгой пепелища на месте сожженных деревень, о которых даже печных труб не осталось. Забытый, присыпанный поземкой деревянно-окоченелый труп немца у дороги, торчит восковая рука. Кругом мертвая белая тишина, все попряталось, затаилось, только доносятся издали глухие грозные раскаты работающей артиллерии либо слышится угрюмый волнообразный гул вражеских бомбардировщиков, перемещаемый лающим грохотом взрывов. Наших почти не слышно.

Яркая, ласковая шла навстречу нам южная весна. Помню, каким непривычно странным показался мне мирный петушиный крик, донесшийся из пристанционной деревушки, когда на заре проснулся я в вагоне. Эшелон стоял на каком-то глухом полустанке, светало, начиналось тихое розово-зеленое утро, все в теплушке спали. Жизнь, оказывается, еще продолжалась, кричали петухи.

Редакция армейской газеты «Родина зовет», где я тогда служил, разместилась в большом, беспорядочно разбросанном на холмах воронежском селе – не помню уже, как оно звалось, быть может, если не путаю с другим, Рыкань. Возле беленьких, украинского типа чистеньких хат, сверху замаскированных соломой от немецких самолетов, приткнулись крытые машины – походная наша типография на колесах, цеха – наборный, печатный и другие. Немало исколесили они погибельных фронтовых дорог, особенно тяжких на лесистом болотистом северо-западе.

Сотрудники редакции расселились по окрестным хатам. Моими сожителями оказались московский поэт Юрий Левитанский^6в и журналист Иван Рокотянский.