Двужильная Россия

Преклоняюсь перед безмолвным мужеством женщин старой русской интеллигенции, начиная с покойной моей матери. И в будничной каждодневной борьбе с непривычными лишениями, и под тяжелыми ударами, которые обрушивала на них жестокая и трагическая эпоха, неизменно оставались они стойки, терпеливы, безропотны и душой прекрасны. Вечная слава женщинам старой интеллигенции!

Мэри отлично гадала на картах. Несколько раз я заходил к ней в женский барак – «Погадайте, Мэри», – и она, сидя у себя на койке, спиной к окружающим, чтобы не видели, быстренько раскидывала старые засаленные карты, чудом уцелевшие после обысков-шмонов. Все сбывалось до мелочей: предсказание ею конфликта с начальством, болезни, переброски с места на место, исход какого-нибудь задуманного дела… «Я ведьма», – в шутку говорила она про себя. В Средние века ее, наверно, сожгли бы на площади. В будущем карты сулили мне жизнь в Москве, благополучие, душевный покой. Что ж, как будто сбылось…

На следующий год меня вырвали из Бурминского отделения. Вновь пришлось, в ожидании этапа, очутиться на Карабасе. Как-то, стоя среди зевак у проволочного забора, разделявшего мужскую и женскую зоны, увидел я мелькнувшее на той стороне в толпе женщин знакомое лицо.

– Мэри!

Услышала, оглянулась на меня.

– Куда вас везут?

– В спецлагерь! – донеслось из-за колючей проволоки.

Это было самое худшее, что могло быть. Каторга. Тяжелый изнурительный труд, жизнь только на голодном пайке, ни шагу без конвоя, тюремный режим в зоне. Привели с работы, покормили и запирают до следующего утра в бараке. А утром снова на каторжную работу. Люди ходили разнумерованные, обезображенные нашитыми на одежде номерами: номер на шапке, номер на груди, номер на рукаве, номер на колене, номер на спине. (Хорошо еще, что не накалывали на коже, как в гитлеровских лагерях смерти.) Никакой переписки с родными. Заживо погребенные.

Вот куда эпатировали заключенную Капнист, итальянскую шпионку.

А в шестидесятых годах, двадцать лет спустя, уже в Москве, меня однажды оторвал от работы за письменным столом телефонный звонок.

– Данилушка, здравствуй, мой дорогой! Узнаете? – услышал я знакомый, но уже полузабытый, какой-то нездешний женский голос. – Это я, ваша ведьма!

– Мэри!.. Вы в Москве? Какими судьбами?

– После, после расскажу. Если хотите меня видеть, приезжайте в гостиницу «Пекин» (назвала номер комнаты).

Реабилитирована! В Москве!

И я тотчас же, разумеется, поехал, тем более от меня было недалеко. И увидел Мэри в роскошном номере люкс – неузнаваемой, изящно одетой дамой. Не в грязных стеганых штанах, не в грубых мужских ботинках, в чем привык видеть…

И потом мы сидели за столиком в ресторане при гостинице «Пекин», и я заказывал официанту в белой куртке с черной бабочкой экзотические трепанги. И официант, приложив пальцы к углу рта, сказал на это конфиденциальным полушепотом:

– Не советую.

И тогда я заказал утку по-пекински, и еще что-то, и бутылку вина – спрыснуть такую необыкновенную встречу, – и, все еще не веря, что передо мной живая Мэри Капнист, слушал ее рассказы, как всегда эмоциональные и невероятно сумбурные.

И рассказала она, что приехала в Москву организовать чествование памяти ее прадеда, в связи с какой-то огромной годовщиной, не помню, рождения его или смерти, что получила поддержку Союза писателей, заказала специальные статьи в газетах, устраивает в честь его литературный вечер, а до того ездила в родовое поместье Капнистов, где теперь колхоз, и добилась того, что будет там поставлен ему памятник. А сама она живет теперь в Киеве, работает на киностудии Довженко, снимается.

Мы сидели в ресторане под круглыми бумажными китайскими фонарями, я слушал, смотрел на смугловатое, уже немолодое лицо с миндалевидными глазами и острым подбородком, и радовался в душе, и дивился неиссякаемой жизненной силе и энергии этой женщины из графского рода.

Лагерь отнял у нее молодые годы, когда она с блеском могла играть на сцене такие роли, как роль Констанции. Теперь ей оставалось изображать в кино лишь демонических старух вроде колдуньи из купринской «Олеси» или зловещей Наины из «Руслана и Людмилы».

– Я сильно постарела, да? – спрашивала Мэри. – А помните, Данилушка, как ведьма вам гадала? Ведь все сбылось, да?.. А помните, как мы с вами на крышу глину на носилках таскали?..

Да, я помнил. Я все помнил, хотя прошло уже немало лет. «Что пройдет, то будет мило»… О нет, никогда я не соглашусь с Пушкиным. Никогда не будет мило то, что пережили мы с Марией Ростиславовной Капнист. Никогда.

36

Зимой начальство, по каким-то недоступным для зеков соображениям, перебросило меня на соседний скотоводческий участок Марью́. От дарьинского был он расположен километрах в шести-семи. Прощаясь со мной, Вася Качурин сказал:

– Эх, один был человек, с которым можно было поговорить по-человечески, так и того забирают! – Искреннее сожаление, звучавшее в его словах, тронуло меня.