Двужильная Россия

13 марта

Все дальше на северо-запад. КП армии переехал, политотдел и редакция тоже. Деревни сожжены. Размещаемся в лесах, в землянках, оставшихся от прошедших здесь частей. Равнины, болота. Снег тает. Сильные ветры – по ночам лес гудит.

Правый берег Ловати очищен от врага. Несколько дивизий дерутся уже на левом берегу. Пять дней пробыл в командировке – на этот раз с Пантелеевым. Отношения у нас вполне мирные. На редкость нескладная и утомительная командировка. Все время на ногах – в день делал по пятнадцать, двадцать, а то и больше километров. Ночлег – сложная проблема. Одну ночь провели в блиндаже редакции 348-й дивизии. Славные ребята. Встретили нас приветливо. Вторую ночь у полковых хозяйственников. Зам. командира полка по хозяйственной части капитан Власов, москвич, работник Госплана, был очень доволен, когда мы, газетчики, решили заглянуть к нему, и принял по-царски. Угостил невиданным ужином: холодец и трофейный кофе с молоком. Была и водочка. На следующий день вымылись в бане, сменили белье и позавтракали: мятая картошка, кружка молока и чай. Спали в огромной землянке, оставшейся от какого-то медсанбата, где разместилось человек сорок. Баня была оригинальная: отличный шалаш, посреди печка из железной бочки с вставленным сверху котлом. Изобретение самого Власова. С другой стороны поставили железную печурку. Стоя между этими двумя источниками тепла, вполне можно мыться. Но чистое белье, которое мне дали, оказалось зараженным гнидами, и через день-два я это почувствовал. Сейчас веду упорную борьбу с вшами.

Две ночи провели в дымном логове связистов из чужой дивизии. Пустили нас из милости. Хороший народ наши красноармейцы. Я люблю у них ночевать. Оба связиста пожилые, оба из Казахстана, русские. Один старик с трубочкой, матерщинник неистовый, до армии был поваром. О Гитлере:

– Говорит «вы плохо живете». Плохо живем мы, а не ты. Просили мы тебя помочь, язви тебя в рот? Благодетель нашелся!

129-я дивизия дралась на левом берегу Ловати. Мы пошли в полк. Глубокое русло, красные, обнажившиеся из-под снега кручи берегов. Река широкая. Мы перешли ее по льду. На противоположном берегу, под кручей, в единственной землянке, где не повернуться, КП полка. Спят здесь сидя. Снаружи миномет. Резкий ветер, пустынность, надоевший треск мин, рокот пулеметов. До чего же все уныло кругом, печально и безотрадно! Высовываться над краем оврага не рекомендуется – немецкие пулеметы. Бой идет метрах в семистах отсюда. Остатки полка залегли на равнине перед проволочными заграждениями и снежным валом и лежат так уже вторые сутки. Наши минометы выбили немцев из-за вала. Но всякие попытки продвинуться дальше сейчас же ликвидируются бешеным пулеметным огнем. Местность голая, как ладонь.

Настроение у всех мрачное, подавленное, безнадежное. Пехота перебита. Бросают под огонь поваров, санитаров и писарей – все, что можно наскрести в тылах. Сплошная мясорубка. Потери, потери!..

Соседняя 166-я дивизия дерется еще хуже. От нее остались десятки штыков.

Мы искали героев, яркие боевые эпизоды. Нет ни того ни другого. Молча, покорно и буднично гибнут наши под минами и пулями.

Ночью мы возвращались назад с Власовым и красноармейцем-связистом. Брели по скользкому льду Ловати, освещаемому зарницами орудийных выстрелов. Зеленые трассирующие пули над головой. Вдали шарит по небу наш прожектор, взлетают ракеты, то в одиночку, то целыми гроздьями. Чьи? Не разберешь. Весь горизонт в тревожных вспышках. Общее стратегическое положение на нашем участке. Соседняя 1-я Ударная наносит главные удары с юга, 53-я сковывает действие противника – ее роль вспомогательная. Но и 1-я Ударная успехами не может похвастать. Немцы крепко сопротивляются. Все же им удалось уйти за Ловать. Проклятый, кровавый северо-запад.

Направляясь на передовую, на КП я заглянул к Шмелеву. Попросил дать мне отпуск дней на пять-шесть в Москву. Мотивировка: в связи с последними событиями книга моя требует доработки. Кроме того, у меня умер отец, осталась мать – беспомощная и одинокая, которая нуждается в моей помощи.

– В пять дней вы не управитесь, – сказал Шмелев, и в тоне его было искреннее сочувствие. – А дать отпуск на больший срок никак нельзя.

Договорились так: когда пройдет наиболее острый момент боев, Шмелев сам даст мне отпуск. Я от души поблагодарил его и вышел.

Пантелеев, узнав, что я беседовал с Шмелевым, почувствовал ко мне уважение. Вслед за мной и он заглянул к нему.

– Почему у вас газета такая плохая, деляческая? – спросил его Шмелев. Пантелеев объяснил это отсутствием творческой обстановки.

О Карлове он сейчас говорит с пеной у рта. Ярко доказывает, что тот никогда не благоволил к нему. Всех восстановил против себя наш военачальник, даже такого, как Пантелеев.

Все находилось в движении, в переездах. От встречных знакомых мы узнали, что редакция тоже переехала, но куда именно – никто не знал. Мы бродили по лесам и полям, фронтовые бродяги, не зная, куда голову приклонить.