Дыханье ровного огня

Юрий Юрьевич продолжил операцию сам. Потом, не удовлетворённый внешним видом отростка, который был чистеньким и розовым, Юрий Юрьевич продлил разрез и стал делать ревизию кишечника.

Нашли изменённый участок кишки. Послали частичку на срочную биопсию. А потом и Толя подключился к операции. Резекция кишечника, по поводу обнаруженной опухоли, продолжалась часа три. Настя тянула крючки в разные стороны, забыв обо всём.

О времени, об усталости, о себе.

Операцию закончили поздно ночью. В приёмном был ещё один пациент с аппендицитом.

— Нет, Настя! — на немой Настин вопрос сказал Юрий Юрьевич. — Пусть уж Толя делает, а ты — зашивай. Поздно уже. Ты уже ни на что не похожа.

Настя смотрела вслед усталому Юрию Юрьевичу. «Что было бы, если бы его не было рядом?» — подумала она.

Толя дал ей сделать разрез, зажать сосуды, а потом — зашить, начиная с мышц. Руки слушались Настю, несмотря на усталость, а, может быть, благодаря ей.

Аппендэктомию закончили в пять утра.

Второй хирург Толя задержался в приёмном отделении, и Настя в одиночестве поднялась в пустую, сумеречную ординаторскую.

Она опустилась на маленький, жёсткий диванчик, и застыла, откинувшись на его продавленную спинку.

Физическая усталость охватила, и как бы подхватила Настю. Она сидела, не двигаясь.

Казалось, что даже мысли её остановились.

Даже мысль о Костике была где-то далеко, в какой-то другой жизни, в какой-то другой части бытия.

Серый рассвет вставал за окнами ординаторской. И только он оставался реальным для маленькой Насти. Только этот серовато-розовый рассвет — был единственной реальностью во всём окружающем Настю пространстве.

Рассвет был огромен. Рассвет был огромен — он был так огромен, что занимал целую Вселенную.

В самом центре рассвета находилась тёмная ординаторская, маленький, жёсткий диванчик, и на нём — она, Настя.

«Это я, — подумала Настя. — Это я, и я счастлива. Я счастлива — да, я счастлива… Слава Богу. Слава Богу…»

Откуда-то, из глубины души… из генетической памяти, если хотите, появились эти слова у комсомолки Насти. Эти слова, и эти чувства. «Слава Богу…»

Настина рука неуверенно поднялась, три пальца сомкнулись, и правильное движение руки завершило крестное знамение. Что-то такое из детства, что-то такое от полутёмного храма, где стоит она, маленькая Настенька, держась за бабушкину юбку. Какое это было счастье… Такое же, как сейчас… Настя была счастлива. Вот где Настя могла быть счастлива!

А что вообще нам надо для счастья? Достигать желаемого, или достигнуть желаемого? А, может быть, наше счастье и вообще не зависит от них — от наших желаний?

Насте просто показалось, что здесь, в этой тёмной ординаторской, на грани своей физической выносливости, на пике своей невозможной усталости, она осталась… она оказалась не одна, а наедине с Богом.

И от этого, только от этого — она и была счастлива.

Собственно, почти так оно и было…

По крайней мере, для счастья ей надо было выполнить четыре простых условия:

1) Иметь чистую совесть.

2) Делать то, к чему призывает сердце.

3) Устать так, чтобы забыть о себе.

4) Но не так, чтобы забыть о Боге.

Не часто мы переживаем в жизни некоторые мгновения… Но если переживаем…

Они остаются в нашей памяти, в нашей душе — как некая высшая тайна.

Вот маленькая потайная дверца приоткрыта, и уже виден небесный свет, тонким лучом пробивающийся нам навстречу…

Не стоит рваться в эту дверцу, не стоит пытаться насильно распахнуть её. Нет. Нет. Но надо знать, что она есть.

А помним мы те мгновения, когда нам позволено было — увидеть её чуть-чуть приоткрытой.

Когда позволено нам было подставить своё, человеческое лицо — небесным лучам, пробивающимся из этой приоткрытой двери.

Когда мы не ждали, не звали… Не считали себя достойными…

Когда получили — в дар.

Глава 12

Раиска тоже очень, очень хотела быть счастливой.

С Димкой она виделась и на лекциях, и после лекций. Но свиданий он ей не назначал. Предпочитал — к девчонкам в комнату прийти, чаю попить, а то — и поужинать. Поболтать, на гитаре поиграть.

Пару раз только позвал Раиску в кино сходить.

А перед самыми каникулами застали девчонки Раиску в слезах.

— Раиска! Ты что? Что рыдаешь?

— Димка! Димка… — всхлипывала Раиска.

— Что — Димка?

— Что… Приставал ко мне… грубо так… — и Раиска снова пустилась в рыдания. — Я думала — он любит меня… у-у-у…

— А это не любовь! Это баловство одно, честное слово!

Танька гладила плачущую Раиску по голове.

— Любовь ещё будет у тебя, Раиска, будет ещё. Какие твои годы?

— Успокойся, Рая, — поддержала Таньку Настя. — Зато ты теперь знаешь, какой он. И не будешь обманываться больше.

Главное, что ты сама… сама любила его. — Макарова пыталась сказать Раиске то, что говорила самой себе. — Главное — это твоя любовь.

Едва ли Раиска поняла её.

Раиска — рыдала.

Танька Макарова не позволяла себе рыдать. Она думала. Вот уже второй месяц Танька Макарова думала о том, что с ней случилось.

Как ни странно, думать не мешали ни зачёты, ни экзамены.

Ещё и ещё раз повторяла Танька в уме свою историю. Ещё и ещё раз вспоминала, как всё начиналось, как они гуляли со Святославом, как целовались.