Дыханье ровного огня

Не только мысли еле движутся. Тело… Моё тело… Конечности мои — скованы, как будто скованы…

Даже не скованы, нет. По-другому как-то…

Как будто там, где шевелятся мысли — там центр. Там свет — тусклый, неясный. А по краям — плотные, вязкие, густые сумерки.

Ноги и руки увязают в этом плотном, тёмном тумане. Так же увязают и мысли.

Одна лишь мысль абсолютно ясна и находится в центре, там, на самом освещенном участке — Я.

ЭТО — я.

Это я — это нечто, способное осознавать — но медленно, Боже, как медленно! Нечто помнит, что способно на гораздо более высокие скорости, но не может включиться, не может функционировать…

Не память, а некий след, отсвет, отзвук памяти. Не мысль, а некая мысль мысли, разворот, ощущение, тень…

И снова граница, за которой всё это пропадает в плотном тумане.

Снова появляется Я.

Как же неудобно лежать! Что это под головой-то, а? Камень? Камень. Это большой, гладкий камень. Надо сесть.

У-у-у, как больно! Как больно! Голова! Голова. Надо её руками взять. Вот так. Прислониться к дереву… Да, это — дерево. Как медленно… Как больно и медленно… Темно… Как темно…

Снова появился свет, и снова тень мысли легла на ещё более тёмный, вязкий туман. Я — без сознания? Я был без сознания, а теперь я в начале сознания… Снова в начале сознания…

Так… Я есть, я жив… Уже полдела.

КТО Я? Туман…

Так… Голова разбита, на голове — рана. Вот, вот она. Кажется, рана глубокая. Но кровь уже запеклась. На рубашке — тоже кровь.

Тело болит… Так… Меня били? Наверно, били. И правильно делали.

Что? Правильно делали? А это откуда взялось, что правильно делали?

Надо сесть поудобнее. А может быть, надо встать?

Да, да. Надо встать и идти. А куда? Куда надо идти? Тьма.

КТО Я?

Туман… Туман… Туман, без света… Свет.

Шоссе. Оказывается, я вышел к шоссе. Машина. Ещё одна. Уже фары зажигают.

Как медленно, как медленно и больно… И как холодно! Как мне холодно, чёрт возьми! Зубы стучат, а в голове отдаётся. На мне брюки такие тонкие, и все в грязи. И рубашка, вся в грязи, и в кровище вся…

А в карманах что? Пусто в карманах…

На руке — след от ремешка часов, а на пальце — след от перстня. Да, от перстня — вот, кожа гораздо светлее.

Сняли… Чтобы никто тела не опознал…

Кажется, я даже слышал эти слова… Чтоб никто не опознал, да… Спиртом полили, хотели поджечь. Боже мой, какой туман…

КТО Я?

Надо голосовать… Надо ехать куда-нибудь, где тепло… Сейчас я вспомню, куда мне надо. Я вспомню, вспомню…

— Что, бомжара, налакался?

Грузовик завизжал тормозами, и видавшее виды лицо водителя показалось над опущенным стеклом.

— М-м-м…

— То-то, мычишь. Ладно, садись, доброшу до вокзала, а больше — не проси.

— М-м-м…

— Тебя, бедолагу, ещё и побили! Или сам навернулся?

— М-м-м…

— Ну, сиди, сиди. Тяжело, небось. Выхлоп-то от тебя — на версту.

И словоохотливый водитель замолчал, а потом стал насвистывать, как ни странно, из «битлов». Мишель, ма бель, та-та-та…

Я помню, что это песня «битлов»? Да, я помню… Какой-то кусок осветился, и снова туман.

КТО Я?

Я снова провалился в туман, опять полностью, опять без малейшего света.

КТО Я?

— Вылезай! Дальше мне в другую сторону. Вокзал — направо.

— Спасибо…

— То-то! Жрать надо меньше!

И водитель захлопнул дверь машины и дал по газам.

К вокзальному туалету я приблизился в несколько приёмов, отдыхая и присаживаясь по дороге — то на лавку, то на бордюр, то прямо на асфальт.

Туалет был платный.

— Пусти, мать… — сказал я женщине, сидящей на входе. Её круглое лицо расплывалось в моих глазах, и я не мог бы сказать, какая она, и сколько ей лет.

— Пошёл вон, пьянь вонючая! — сказала «мать». Даже не сказала, а взвыла. — Ишь, куда прилез! Да ещё без денег! Здесь приличные люди! Мы сюда бомжей не пускаем!

— Пустите, пожалуйста… — сказал я ещё раз.

— Пошёл вон!

— Хватит тебе ругаться! Вишь, человек в туалет просится, а не под стенку идёт. На тебе пятак, пусти человека!

Молодой парень с волосами, собранными в хвост, кинул две пятирублёвые монеты на стол к ворчливой тётке. Тётка сказала что-то ещё, но открыла двери.

— Иди, мужик! — сказал мне парень, и посмотрел сочувственно в мою сторону. — Иди, мойся!

И там я взглянул на себя в зеркало.

Ух ты! Вот это да! Ну и я…

На меня смотрело из зеркала… Нечто смотрело на меня…

Сколько мне лет? Тридцать? Или сорок? Волосы с проседью… Щетина…

Я стал отмывать кровь — с волос, с лица, с шеи. Снова нащупал рану на голове. Потом попытался вытереться, используя туалетные бумажные полотенца.

Лицо было чуть смугловатым, как бы загорелым. Нет, не очень противным было это лицо. И вдруг это лицо показалось мне таким родным, что аж горло сдавило. Несомненно, это было МОЁ лицо.

Это был я. Я себя узнал. Да, это был я.

КТО Я?

— Ты что, ночевать здесь собрался? Хватит уже рассиживаться, да перед зеркалом стоять!

Красивый, как бычара сивый! Выметайся отсюда!

Тётка даже поднялась со своего места при дверях, чтобы выставить меня из туалета.

И я вышел. Огромный, чужой вокзал лежал передо мной. А за вокзалом лежал огромный, чужой мир, в котором мне не было места, потому что я не знал, кто я.

Да, так. Место в этом мире есть у того, кто знает, кто он.