Дыхание

Тот вечер начинался вполне пристойно. Мы выпивали на моей арендоплощади в Академе, хрустели чешскими огурчиками. Ни дать ни взять — 70-й год, deep zastoy; к молодому специалисту, только что получившему квартиру, пришел его заводской товарищ.

Вдруг Марксим начал яростно тереть правое ухо, морщась болезненно.

— Эх, черт, отморозил. Перепились на Новый год, выползли погулять… Теперь болит, вспыхивает ни с того ни с сего. Блин, как я хочу на юг…

— Сиди здесь… Есть такое слово — Родина.

Он улыбнулся, вспомнив анекдот о куске навоза и двух червях, и посерьезнев тихо начал рассказывать:

— Это не про меня. Я не местный. То, что я тут родился, ничего не значит. Моих предков занесло сюда в конце шестидесятых. Они были романтики. Бросили родную Тавриду и рванули в тайгу, идиоты. Я зачат в брезентовой палатке, посреди морозной тишины!..

Вообще-то они хотели двигать не свои горячие тела, а историю. Покорять природу. Такая вот была Идея. И что?.. Сначала родился я, побочный продукт истории. А потом они сбежали с БАМа, Закутск все-таки южнее.

Повзрослели, стало быть… Я их не осуждаю, боже упаси. Я просто сбежал раньше их, в душе своей, так сказать. Или точнее так: устранился. Слушай, чего ты тут делаешь? Я-то ладно: жена, квартира. Не все равно ведь. Не лучшее это место для жизни.

Марксим снизил голос и заговорил весьма учено, будто читая вслух:

— Ты знаешь, я всегда ставил себе в похвалу пристрастие к вечным образам. Все по Юнгу. Но это выродилось во что-то стадное. Да, Олег, когда-то я был полноценным членом общества. То есть не знал личной ответственности. Я отсутствовал, зато была тяга к некой усредненности и самопожертвованию. Тогда я считал невозможным быть идеалистом настолько, чтобы искать причины зла в обществе, а не в себе самом. В себе — на поверхности, в сумеречной и почти противоестественной тяге к анализу — я находил только общество. Закутск, точнее говоря. А под этим слоем кипела ненависть. Когда началась чеченская война, я был даже рад этому. Перспектива погибнуть меня не страшила. Я был спокоен среди всеобщего страха, и оставался бы хладнокровным, если бы взорвали соседний подъезд, а до невинных жертв мне не было дела. Масса не имеет лица, но образ — имеет. Образ мести.

Бессознательно я хотел видеть страну разрушенной.

Разумеется, осознавание этого сейчас не доставляет мне радости. Но это правда. Я не на допросе, и потому это надо признать… Прозрением стала мысль, что со мной что-то неладно. По крайней мере, я понимал это. Это походило на побег со взломом.

Откуда? Из этого Инкубатора. Дух коллективности, соборности и тому подобное здесь чувствуется очень сильно. В большинстве своем те, кого я вижу, не подходят под определение Persona. Уберем приставку per — коя означает, как ты знаешь, «через», — по причине чистой ее здесь номинальности. И останется Sona — матрица, нечто от стада. И это словечко, оказывается, было в лексиконе у древних. Его писали также как Zona. И кому какое дело, что у греков оно значило «пояс как знак девственности». У нас оно значит совсем другое. У нас оно значит всю страну.

Хотя в каком-то смысле — личностном, я хочу сказать — мы девственнее эмбриона.

Сам подумай. В Закутске нет истории. Когда я еду из Нового Района, минуя Узловую, это обстоятельство почему-то бывает мне особенно ясным… Что тут было?

Мелкие разборки между племенами, и между Ермаком и татарами. Были плотины, стройки века, но это же новое время. Здесь нет солнечного духа — как, например, в Средиземноморье, хотя там тоже все давно засрано миазмами этой цивилизации. Здесь — чисто.

Царство первородного мрака и холода. Мы воюем с природой. Никто не понимает, как можно жить в согласии с ней. Сибирь нас отрицает. Мы ей не нужны.

Если ты видел таежников, то поймешь, что значит у нас согласие с природой. Стать таким же зверем, что и Сибирь, и Россия. И тогда я понял самое важное: что страну нельзя спасти в целом, а только разбив на маленькие самостоятельные части.

Что мешает нам жить по-человечески? — вдруг встрепенулся он и ответил: — Москва. Империи существуют лишь для одной цели: для обогащения ее центра. Москва растет как раковая опухоль. Мы платим ей дань, а взамен — презрение и больше ничего. Надо стать маленькой страной под западным протекторатом, как Кувейт. В нашей области есть все: три ГЭС, пушнина, море леса, уголь, золото, рыба, курорты, сельское хозяйство, куча заводов, а скоро начнут добывать нефть. Отдельное государство: например, Баргузин. Или, ладно — Срединная Туле. Но для этого нужна революция. Заговор и преданность начатому делу.

— Невозможно, стукачи, — возразил я, на минуту увлеченный этим вихрем.