Дыхание богов

Я вспоминаю удивительный случай из моей жизни на «Земле-1». Мы, танатонавты, узнали тайну суда над душами: их реинкарнация зависит от того, сколько зла или добра они сделали при жизни. Это открытие вызвало панику, и все на Земле вдруг стали «милыми», желая воплотиться после смерти во что-нибудь хорошее. Попрошайки получали столько милостыни, что вскоре обзавелись кредитными карточками. Люди уже не знали, что еще сделать хорошего, но все это они делали из эгоизма, корысти, из страха превратиться в жабу. Моя подруга Стефания, видя столько сахарных улыбок и приторных лиц, решила, что пора возрождать тяжелый рок и вандализм, чтобы хорошее поведение требовало от людей хоть каких-то усилий[11].

Жан де Лафонтен возвращает светлячка на место.

– Представьте себе совершенный мир. Стабильный, счастливый мир, где не происходит никаких катастроф, резни, где нет мерзавцев. Был бы он вам интересен?

Мы не решаемся ответить. В свое время я выдумал остров Спокойствия и полагал, что жизнь там может развиваться без кризисов. Я думал, что достаточно одного желания идти вперед, и стимулом для развития не обязательно должен быть страх.

– Так, по-твоему, Бог, Верховный Бог посылает нам испытания, чтобы мы лучше узнали себя? – спрашивает Камилла Клодель.

Жан де Лафонтен кивает головой.

– Даже если я ошибаюсь, эта идея вполне годится как начало объяснения, которое все расставит по местам, – заключает он.

Ветер усиливается, мы начинаем дрожать.

– Если бы я встретила Бога, – говорит Камилла Клодель, – я спросила бы, почему он придал человеку такую форму. Например, почему у нас пять пальцев на руке. Не четыре, не три, не шесть?

Она поднимает свою мускулистую руку и шевелит пальцами, словно приводит в действие какой-то сложный механизм.

– У лягушек четыре пальца, – замечает Рауль.

– Хороший вопрос, – говорит Густав Эйфель. – Мне кажется, что средний палец – это опора. Два других, слева и справа от него, – необходимы для его поддержки. Вероятно, такая конструкция появилась тогда, когда наши предки при ходьбе опирались на руки.

Густав Эйфель изображает гориллу.

– А что, если это вышло случайно? – говорит Мата Хари. – Что, если у нас пять пальцев просто так, без какой-то конкретной причины?

– Насколько мне известно, нет ни одного животного с шестью или семью пальцами, – говорю я.

– Рука с пятью пальцами может и хватать, и зачерпывать. Это удобно. Всего пять пальцев, и в вашем распоряжении многофункциональный инструмент, – говорит Жорж Мельес, вытягивая карту из рукава и снова пряча ее.

– Неужели наш человеческий облик действительно лучше всего подходит для развития разума? Почему голова расположена на самом верху?

Каждый высказывает свое мнение:

– Чтобы быть ближе к солнцу.

– Чтобы принимать волны из космоса.

– Чтобы дальше видеть.

– Чтобы голова была как можно дальше от земли. Там полно опасностей – змеи или, например, камни.

Камилла Клодель не соглашается с этими предположениями.

– Почему мозг расположен не в центре организма? Тогда нервная система расходилась бы от него лучами по всему телу. Если мозг расположен наверху, нервы длинные и, следовательно, хрупкие.

– Если там, на горе, я увижу Верховного Бога, – говорит Рауль, – я спрошу его, какова конечная цель развития Вселенной.

– Разнообразие, – задумчиво говорит Мата Хари.

– А почему не красота, как считал Ван Гог?

– Или сознание?

– Или развлечение? Может быть, этот мир для него как тамагочи – живой спектакль, который идет сам по себе. Иногда он наблюдает за ним, для собственного удовольствия.

Эта мысль всем кажется забавной.

– А ты, Мишель? Решил, что спросишь у Верховного Бога, когда встретишь его? – спрашивает Мата Хари.

Я думаю и наконец отвечаю:

– Я бы спросил у него: «Как дела?»

Все смеются. Я продолжаю:

– Ведь, в сущности, мы просто дети, которые обращаются к своему отцу. Мы просим игрушки, боимся, что он нас отшлепает, мы хотим нравиться ему, подражать ему. Но даже отца можно спросить: «Как дела?»

Они уже не смеются.

– Если бог жив, у него должна быть своя жизнь – вопросы, которые интересуют его, сомнения, тревоги, стремления и разочарования. Так же, как прежде, у наших смертных отцов. Мы уважали их, боялись, но нам не приходило в голову представить себя на их месте. И вот, вместо того, чтобы спрашивать Бога, чем он может нам помочь, я бы спросил его, чем я могу ему помочь.

Рауль хмыкает:

– Выслуживаешься, да?

Остальные в недоумении смотрят на меня. Я продолжаю:

– Если бы я был Богом, мне бы не хотелось, чтобы меня почитали или поклонялись мне, как идолу. Я бы хотел, чтобы меня считали… клевым. Классным папашей.

Все хохочут.

– Я бы хотел, чтобы мои подданные больше думали о том, как мне помочь, а не как меня любить.

– А хотел бы ты, чтобы тебе помогали твои люди-дельфины? – спрашивает Жан де Лафонтен.

– Да. И меня очень раздражает безусловная любовь, с которой ко мне относятся некоторые мои подданные. Они не знают меня. Не знают, почему поклоняются мне.

– На самом деле, – говорит Рауль, – тебе бы хотелось, чтобы они молились Мишелю Пэнсону и представляли тебя таким, каков ты на самом деле.