Дыхание грозы

— Съели б, если б зубы такие имели! Ето правда, Миканорко! — весело поддержал Зайчик.

— "Богатеи"! Смеются! "Голодранцы сошлись"! Пусть смеются! — Миканор стукнул кулаком по столу. — Посмотрим, кто потом смеяться будет! Кто смеяться, а кто — плакать!

Когда выпили еще по чарке, Хоня покрутил головой, с дружеской откровенностью, с усмешкой признался:

— Отвернулась от меня присуха моя! С нынешнего дня любовь моя дала трещину! — Не так уже весело добавил: — Наперекор ей сделал!

— Правильно сделал! — заявил громко, ничуть не колеблясь, Миканор. Давно надо было ломать ето с ею! Кулацкое, не секрет, нутро у нее, у Хадоськи! Точно такое, как у батька ее!

— Про батька не скажу ничего, а на нее_ ты — напрасно, — тихо, но уверенно сказал Хоня.

— Не напрасно. Вроде Игнат — стопроцентный кулак по нутру! И она недалеко от него! Ты правильно ето, — что поломал! Кончать надо сразу!

Хоня помолчал немного, не таясь, признался:

— Не могу! Весь день, как вспомню, кошки на душе скребут! Сам себе не рад!

— Твердости в тебе мало! — сказал с упреком Миканор. — Никакой пролетарской стойкости!

— Мало! — охотно согласился Хоня Неожиданно, с обычной своей беззаботностью захохотал: — К ней правда — мало!

Миканор от этого хохота нахмурился еще больше, не скрывал, что ему не нравится неразумный Хонин смех. Зайчик вдруг заметил, кивнул Хоне в сторону полатей:

— Мать что-то сказать хочет…

Хоня встал, склонился над полатями.

— Все свое! — сообщил довольный, вернувшись. — Хорошая, говорит, Хадоська! Чтобы — женился! — Он засмеялся: — Вот, а ты говоришь! — Со смехом, будто в отчаянии, решил: — Женюсь!

— Как это?! — в Миканоровом голосе слышалось удивление и возмущение.

— Не знаю сам! — свел все к шутке Хоня. — Женюсь! Правда!

Зайчик вмешался в разговор, шуточками отвел его с опасного направления…

Остаток вечера шел снова в добром согласии, в общей озабоченности. Беседовали снова, как братья. И разошлись с чувством близости, дружественности, не наговорившись, казалось, вдоволь. Когда Миканор вернулся домой, мать и отец еще не спали. Отец сидел, разутый, в исподнем, на полатях, глянул навстречу с радостью и гордостью:

— Где ето так засиделся, председатель? — В том, что он назвал его не по имени, а по должности — председатель, в том, как сказал это, слышалась тоже гордость за сына.

Мать быстро достала из печи чугун, насыпала в миску картошки, поставила сковородку с салом. Обычно на ужин подавали огурцы или капусту, и Миканор это отметил также как свидетельство уважения к сегодняшней его работе. Может, это сделать посоветовал матери отец…

— Тато, пойдете завтра на конюшню, — сказал озабоченно отцу. — Кормушки делать и перегородки…

Отец кивнул: «Добре», — послушно, с удовольствием.

Миканор ел охотно, с аппетитом, и причиною этому были не только самогонка и бедная Хонина закуска, а и радость, что снова переполняла всего, За этой радостью не видел,

каким грустным взглядом смотрела мать, сидевшая по другую сторону стола, терпеливо сложив на груди руки.

— Что ж ето будет, Миканорко? — не выдержала, спросила несмело.

— Как — что? — глянул, будто издали, Миканор.

— Голо, пусто в хлеве, как вымерло все. Тоска.

Миканор вытер сковородку кусочком хлеба, доел, спокойно, знающе посоветовал:

— Забывать надо, мамо, о старом. — Поднявшись из-за стола, добавил: — А если уж хочется очень в хлев глядеть, то идите глядеть в колхозный. Там не пусто.

В темноте, на полатях, ему снова припомнилось насмешливое: "Побогатели!", схватка с Хоней насчет Хадоськи, однако все это скоро отступило перед широкой, хлопотной радостью, от которой стало тепло, хорошо. Даже про беду свою, скрытую от людских глаз, от которой ныло и щемило сердце, про недоступную присуху свою — глинищанскую учительницу, думал без обычного сожаления о неустроенной жизни. Веселые от ощущения великих перемен мысли стремительно забегали вперед. "Веялку скорее привезти бы, что обещали. А еще бы — молотилку добиться! Да и трактор попробовать бы выхлопотать! Хоть на день, — чтоб показал, что такое колхоз! Дадут не дадут, а попытаться надо!

А главное, не секрет, — это упорядочить землю скорей!

Чтоб землемера прислали, не затягивая долго! Чтоб с пахотой не запоздать!.. Упорядочить землю — главное! Самую хорошую землю, ту, что около цагельни, конечно! Никакую другую! Будет земля хорошая — будет все! Пусть посмеются тогда всякие Корчи да Игнатихи! Посмотрим, как смеяться будут!.. И коров породистых добиться надо!.. И строиться, конечно! Коровник, конюшню, амбар — как положено!.. Но прежде, конечно, с землей уладить! И конечно, ту, что у цагельни! Земля — главное!"

5