Дыхание грозы

— Сегодня. — Миканор умышленно не взглянул на нее, спокойно ел оладьи с салом. Давал понять: нечего уже говорить об этом.

— Не… передумал?

— Думали уже…

— Думали… — Мать минуту колебалась: столько спорила за эти годы, знала, как он слушается, все же не выдержала, попрекнула: — Ето, конечно, рушить!.. Толку из него, старого, если раскидать… Если оно струхлявело все… — Она в последнее время, возражая, почти всегда говорила так, будто заботилась больше о Миканоре, о его же пользе. — Если уж ставить, то — все новое. Чтоб стояло долго.

— Подержится еще и ето, мамо…

— Нас с тобой переживет, не бойся, — поддержал Миканора отец, идя к столу.

Мать встала, уступила ему место, принесла еще оладьев.

Попрекнула:

— Ты б, старый, помолчал. Если уж разумного сказать не можешь! Возразила Миканору: — Подержится! Это кажется только. Сгнило все из середины. Только с виду дерево как дерево, а внутри гнилое все! Осторожно, ласково села рядом. — Или колхозу уже и гумен не надо?..

— Говорили ж уже, — сказал отец, — охота дурить хлопцу голову попусту!

— Я разумное ему советую, — сдержалась мать. — Не обязательно разваливать все, что сложено…

— Дай поесть хлопцу, — строго распорядился отец.

Она промолчала, тая обиду на отца. Подошла к печи, — по-мужски рослая, заглянула в нее, взяла кочергу, подгребла уголья. Крупноватое, почти безбровое лицо ее неровно, зыбко освещало пламя.

— Не рушь, Миканорко, — попросила, когда Миканор вытер губы ладонью, поднявшись из-за стола. — Лесу много.

Он распрямил плечи: хорошо поел, чувствовал в плечах, в ногах, во всем теле нерастраченную радостную силу.

— Его, мамо, и надо немало, — сказал покладисто, довольно. — Новому дереву, мамо, тоже найдем дело, не бойтесь. Все пустим в дело. И новое и старое. — Вдруг заговорил деловито, серьезно, как бы разъяснял: — Мамо, нам надо быстро сделать. И времени и рук лишних нет, не разгонишься. А тут — дерево совсем готовое. Сразу складывать можно. Ясно?

На завалинке уже гомонили колхозники, Миканор надел пиджак, твердой поступью вышел на улицу. Посоветовавшись, отправив всех на работу, он вернулся в хату, хотел взять топор, который положил под лавку у дверей. Топора не было. Он догадался: взял отец. Снова заметил, что мать следит, как бы ждет чего-то; не оглянулся, вышел из хаты.

Еще от сарая увидел: у гумна целая толпа. "Вот жизнь настала: куда ни пойдешь, всюду — очередь, — подумал, почувствовав охоту посмеяться. — Если б деньги брать за глазенье, дак разбогатеть можно было бы!" Он легко, сильно пошел травяной, уже пожелтевшей дорожкой, с тем азартом, озорством, с которыми выходит бороться ловкий, уверенный в себе парень перед товарищами и девушками, перед всем селом. Когда заметил, что его увидели, следят, пошел еще легче.

— Народу, — оглянулся, будто удивился, — как на свадьбе!

Заметил близко Андрея Рудого, Сороку, Грибка, Зайчика.

Почти все колхозники стояли здесь — не пошли работать.

— Заскучали, должно быть, — поддержал Хоня. — Веселого давно не видели!

— Увидят сегодня! — шмыгнул носом Алеша.

— Ну, дак что ж: если уж такая охота — покажем, может? — Миканор повел глазами на Хоню, на Алешу, на Зайчика.

— А можно и показать, — захохотал Хоня. — Мы — не гордые!..

Миканор вынес из гумна заранее подготовленную лестницу. Приставил к стрехе, на самый угол гумна, проверил, хорошо ли стоит, ступил на перекладину. Хоня и Алеша сами взялись поддерживать лестницу. С верхней перекладины уцепился пальцами за клок соломы, поросшей зелеными струпьями мха. Почерневшая, истлевшая сверху, солома крошилась — он старался запустить пальцы поглубже. Цепляясь руками, упираясь ребром ступней в солому, стараясь не поскользнуться, почти на четвереньках, ловко побежал вверх.

Он бежал по излому крыши, по самому хребту, чтоб не так круто было бежал с неожиданно появившимся мальчишеским проворством, все время радостно помнил: снизу глядят люди. Не думал никогда, что пригодится давняя наука лазить по крышам: моментально достиг самого верха, сдерживая частое дыхание, остановился. Стоя на коленях, выпрямился — внутри что-то радостно и жутко дрожало. Знакомое — забытое.

— Может, передумал?! — крикнула снизу какая-то женщина, кажется Сорока.

— Слазь! — позвал кто-то из мужчин.

Другой подхватил:

— Пока не поздно!

Он шевельнулся, глянул вниз: оттуда смотрели, ждали, — подумал с мальчишеским озорством: "Глядите, привыкайте!

Еще не раз глядеть придется!"

— Берегись! — Миканор отвязал, рванул сивую березовую жердь. Она не сразу поддалась, будто вросла в стреху, — он рванул сильнее, оторвал; стараясь не потерять равновесия, уцепился другой рукой за крышу, изо всех сил толкнул.

Жердь непослушно качнулась и переломилась у самой Миканоровой руки; перевернулась раза два, подвинулась наискось немного и застряла над краем крыши.

Внизу засмеялись:

— Ага, не хочет!..