Почти сразу, как начался этот содом, Гайлис сел. Не впервые был на собрании, не впервые сталкивался с беспорядочной, жаркой схваткой. Разные голоса слышал, и хорошие, одобрительные, и злые,-полные ярости, ненависти. Всего наслышался и навиделся на собраниях не только в Куренях и Олешниках, во многих ближних и дальних, за лесами, болотами деревнях сельсовета. Но не только потому, что это было не внове, спокойно сел, терпеливо ждал, когда уймется вопль, не в характере твердого латыша было кричать, неразумно отвечать на крик криком. Гайлис отвечал на ярость спокойствием, выдержкой. Выдержкой, непоколебимым спокойствием показывал, что никакие крики его не сбивают с толку и не собьют. Положив крепкие, обветренные руки на стол, подтянутый, собранный, прямой, будто выточенный из крепкого дуба, смотрел он в хату пословно не слышал ничего. Ни одна черточка не изменилась на обветренном, худощавом лице.
Землемер теперь сидел не так безразлично, чистые, прозрачные юношеские глаза бегали по рядам с интересом. Он останавливался на лицах тех, кто кричал, всматривался с каким-то затаенно-веселым оживлением; его словно потешала эта буря разноголосицы. Миканор стоял, стучал ладонью по столу, надрывая до хрипоты голос, приказывал замолчать.
Наконец выкричались, раскрасневшиеся, потные, начали утихать.
- Товарищи, - неторопливо поднялся Гайлис, - этот шум не дает никакая польза.. Это точно. Есть решение, и райком партии и райисполком этот решение одобрил. Оно есть уже - закон... Это решение - законное. Оно не выдумано самоуправно. Оно принято на основании решение правительства, чтоб выделять каждому колхозу единое поле...
- Дак обязательно ето поле, сказано?! - нетерпеливо перебил Василь.
- Согласно указаниям правительства, колхозам рекомендуется выделять лучшую землю. Этот указание соответствует тому, что советская власть хочет оказать помощь колхозам хорошей землей. Чтоб колхозы смогли скорей стать на ноги. - Он выждал, когда утихнет недовольный ропот, твердо повел дальше: - Это решила советская власть, и никакой крики ничего не изменят! Не принесут никакая польза...
А тех, которые будут кричать особенно и не утихнут, - можно будет заставить помолчать! Чтоб подчинялись советскому закону! Уважали советский закон!
Твердость и решительность его подействовали, - когда он сел, в хате царила тишина. Только в сенцах говорил кто-то, как бы пересказывал. Тогда за столом поднялся Ми"
канор. Рассудительно, уступчиво заговорил:
- Нарезать землю - не секрет - будут и на тех, которые теперь вступят. Дак если кому уж так хочется етой земли, - тут правильно сказал Хоня, давайте к тем, что уже вступили. И вам будет уделено! Не обидим! Как в доброй семье, поделимся! Дорога никому не загорожена. Зовем, можно сказать, всех, которые бедовали и бедуют сегодня! - Он, довольный, что нашел добрый зачин, говорил мягко, покладисто: - Чтоб сразу планировать по-новому! Не переделывать потом... Запишетесь в колхоз - и завтра прирежут вместе с колхозной и вашу долю земли. Самой хорошей... Дядько Андрей, - вспомнил, кивнул он на Рудого, - надумал уже.
Подал заявление. Дак, може, еще кто хочет? Возьмет пример?
Он, немного сутулясь, как всегда, будто смущаясь того, что такой большой, громоздкий, ласково оглядывал хату, с надеждой ждал. Никто не вставал, отводили глаза, чтоб не встречаться с его взглядом. Свертывали цигарки, дымили. Кто-то из женщин крикнул, что не об этом, не о колхозе, речь.
Миканор на глазах менялся: снисходительность исчезала, поклеванное оспой, почти безбровое лицо серело, становилось строже.
- Не хочете? - произнес неприязненно, мстительно. - Не хочете, дак молчите!
За ним выступил Хоня; окруженный парнями, мужиками, с того места, где стоял, заявил, что Миканор правильно говорит: кому хочется хорошей земли так давайте! Всех примем! Никого не обделим! Кончив, Хоня задиристо глянул на Вроде Игната.
Долго, учено говорил Андрей Рудой - объяснял значение землеустройства, значение колхозов, их преимущество перед единоличными хозяйствами, призывал "осознать" теперешний момент, взять с него, Андрея, пример, наскучил неинтересной речью, совсем испортил разговор.
Никто больше не записался. Стоял только беспорядочный галдеж.
3
Долго не могли утихнуть Курени в эту ночь. После собрания курили, разговаривали, собравшись по нескольку человек на огородах, около хат, не могли расстаться не выговорясь. Группки были разные, и разные были разговоры: радостно-озабоченные, спокойные, почти безразличные, тревожные, с гореваньем, со злобой, с угрозами Гайлису, Миканору и другим, с проклятьями.
Из огородов, со дворов разговоры расходились по хятам.
Разговаривали, лежа на полатях, среди детворы, Зайчики: