Дыхание осени 2 (СИ)

Не вопрос. Утверждение. Он не ждет, что отвечу, потому я молчу. Стрелки подползают к двенадцати, и я закрываю глаза и загадываю: если будет четное количество "куков" — у нас все получится. Если нечетное — нечего и пытаться. И еще сколько "кукнет", столько и проживем вместе. Да, я знаю, что я лукавлю, но так хочется на кого-то скинуть ответственность, притвориться, что это не я размазня, это мистика виновата.

Вот… итак… нервно сглатываю…

Мне, наверное, после всего, что случилось, кажется, что высунувшись из домика, кукушка оглядывается, смотрит укоризненно на меня, прежде чем начинает отсчет. Раз… два… двенадцать… двадцать четыре… На сто первом "ку-ку" я с трудом перестаю на нее пялиться.

— Ты тоже загадывала? — спрашивает Яр, делая глоток черного кофе.

— Да, — я смотрю на его улыбку, поражаясь, как он может быть так спокоен, когда в доме, где живет его брат, творится необъяснимое?!

— А я тоже загадывал! — огорошивает меня Егор.

И вот я понимаю прекрасно, что для моего же спокойствия лучше не спрашивать, но все равно не удерживаюсь:

— А загадывал что?

Может, это что-то связанное со школой, пытаюсь себя успокоить. Но он слово в слово повторяет то, что и я загадывала, а когда с ним соглашается Яр, у меня такое чувство, что меня уносит в нирвану или бездну, или… в общем, я в трансе и шоке.

— Часы просто сломались, — говорю я.

— Или это нечто большее, нечто свыше, судьба, — пожимает плечами Яр.

— Сейчас она замолчит, — говорю я, — сейчас вот последний раз прокукует…

А они, мне даже кажется, что и Звезда, расползаются в широченных улыбках под бесконечные песни о жизни нашей кукушки.

Глава N 17

Давно у меня не было пробуждения с головной болью. Но хоть пятки собакой не облизаны — и то с бодрым утром. Иду через ванную на кухню, позевывая и про себя ругаясь на ненормальных, затеявших ночью ремонт, обо что-то спотыкаюсь, но не падаю — тоже радость, а когда в предрассветной полутьме догадываюсь включить свет на кухне и посмотреть, что жаждало моего падения — перестаю убеждать себя, что утро бывает добрым.

На полу, при входе в кухню, лежит поводок. Длинный. Собачий. А рядом с ним, счастливо оскалившись, сидит зубастый хозяин. Намек ясен, но минуту назад я разуверилась в аутотренинге и потому открыто признаю, что не в духе.

— Я не в духе, — озвучиваю псине, будто так она меня точно поймет.

Псина скулит, ложится на передние лапы и так смотрит жалостливо, что чувствую себя предателем. Подкуп свеженасыпанным кормом удается наполовину — корм с хрустом исчезает, а меня все так же испепеляют грустные глаза напротив.

— Мне кажется или ты наглеешь? — спрашиваю, потягивая чай.

Псина по-кошачьи фыркает и трясет мохнатой башкой. Понимает, что ли? После кукушки, устроившей вчера спонтанный сольный концерт, я уже и не удивлюсь. Здесь хотя бы нечто живое, дышит и тааак смотрит, что, пожалуй, поддамся… Вздохнув, бросаю по привычке взгляд на стену: не хватает не часов, а странной кукушки. Яр вчера забрал ее с собой, так и шел под громкие "ку-ку" по лестнице, а мы с Егором держали дверь открытой, так хихикать веселее, и даже не напомнили, что из часов можно вытащить батарейку. Конечно, Яр сам догадался, потому что переворачивал птичкин домик, а почему не вытянул — кто его знает.

— Мне кажется или ты на глазах растешь? — с подозрением смотрю на виляющий хвост. — И как-то ты… очень пушистый.

Псина поджимает хвост и крадется к поводку, поглядывая на меня — уносит его обратно в коридор и вот то ли слышится мне, то ли правда — вздыхает. Эх, смотрю, это такая привычка у Самарских — перенимать мои привычки. Вздыхаю и иду переодеваться. Псина не верит, даже не смотрит в мою сторону — лежит бревном в пустом коридоре, и только когда подхожу, беру поводок и открываю дверь, выскакивает в подъезд и мчится по ступеням. Надеюсь, в такую рань никто из соседей там не прохаживается, а то чревато переломами.

На улице сыро, слякотно, сонно. Я стою на школьном стадионе, и пока Звезда бегает, пытаюсь выискать одни окна воот в этом подъезде. Ага, нашла. Темно, спит еще, ну и ладно. Звезда уносится так далеко, что я и не вижу ее, но не бегу, не трясусь над ней как настоящие собачники, потому что знаю, что у нее есть еще одна привычка Самарских — обязательно возвращаться.

Стою, мерзну чуток, зеваю и вдруг тихий голос, — не тот, что вчера, не мужской, не Яра, — раздается у меня за спиной.

— Злата, — голос звучит неуверенно, я бы сказала просительно, и так неожиданно, что мне кажется, будто кто-то занес надо мной сжатый кулак, и пока я думаю, что же делать — медленно делает разрез скальпелем и начинает вытягивать жилы.

К врагам не поворачиваются спиной, но если враг уже зашел со спины, если уже ударил, чего мне бояться? И я старательно притворяюсь глухой и бесчувственной: да, мне трудно дышать, и в горле песок, и язык прилип к небу, зато голова прошла на ветру. Прогулки с собакой, оказывается, не только животным полезны.

— Злата, нам надо поговорить…

— Нам? — спрашиваю беспечно. Не знала, что я могу так.

— Злата, послушай, ты многого не понимаешь…