Дыхание осени

С утра Алекиан снова заводил беседы с Коклосом, потом жара брала свое, и оба умолкали… В конечно счете разговоры сводились к тому, что Коклос нехотя признавал: этот поход оказался удачным, а император, в свою очередь, соглашался с тем, что смерть Когера освободила его, Алекиана, от странной и тягостной зависимости, выпустила из плена душу. Словом, все закончилось достаточно хорошо — мятежный Сантлак повержен, энмарцам открыт новый путь в империю, а оба они — Алекиан с Коклосом — живы, и могут беседовать о том и о сем как в старые добрые времена. Империя переживет нынешний год, не рухнет под ударами, которые ссыплются со всех сторон.

Чем ближе к ванетской границе, тем богаче делались поселения, тем выше стены молчаливых замков, тем оживленней дорога. Сюда уже рисковали изредка заходить торговцы с той стороны кордона, а местные сеньоры кичились теми ценностями, что получили в наследство от предков, успевших пограбить ванетские земли в прежние времена.

— Эта земля уже отдаленно напоминает имперскую территорию, — признался Коклос, — а здешние жители уже отдаленно напоминают людей. Помнишь, как я сказал, что по мере углубления в Сантлак растет бедность?

— Да, — Алекиан кивнул, — ты еще сулил мне замки под соломенной кровлей.

— И не отказываюсь. Просто мы недостаточно углубились в эти дикие просторы. Наверняка дальше были бы и с соломенной. Но я не советую тебе возвращаться, чтобы проверить мои слова.

— Ты рассуждаешь не так, как подобает великому герою! — притворно возмутился Алекиан. — Разве тебе не хочется еще подвигов?

— Представь себе, нет! Да и тебе не хочется, я знаю. Вот скоро прибудем в Трингвер, тамошний аббат закатит угощение, ты вспомнишь, каково это: быть императором среди верных слуг. И в будущем году наконец-то похода не будет, ты останешься дома, будешь наслаждаться покоем и любовью подданных. Не забудь поблагодарить меня, если бы не я, ты казнил бы вдесятеро больше народу, и некому было бы любить великого императора. А так у нас еще осталось немножко подходящих для этой цели лизоблюдов. Эх, Валлахал… какие там были закоулочки, темные коридорчики и тесные чуланчики! Ей-ей, прекраснейшее местечко в Мире, вот возвратимся туда и… но сперва — Трингвер и этот подобострастный аббат. Он начнет докладывать тебе о вестях, дошедших в эту глухомань со всех концов, славить твое величие, превозносить успех нынешней кампании… еще бы, ведь обитель блаженного Ридвина славно обогатилась… Трингвер, Тирингвер… скорей бы прибыть туда!

* * *

Рано или поздно всему приходит срок, и армия Алекиана наконец-то доползла к Трингверу. Когда император со свитой приблизился к городу, там ударили в колокола. Звонили в монастыре — аббат в самом деле готовил торжественную встречу. Авангард имперцев уже находился внутри стен, о прибытии Алекиана было известно.

При звуках колокола Алекиан вскинул голову — его успело разморить от жары, и он едва не дремал в седле.

— О, я вижу, ты приободрился, — не преминул съязвить Коклос. — Почуял волну лести, которая вскипает в душах добрых горожан, а? Сейчас она хлынет на нас и поглотит твое величество с головой.

Ворота Трингвера были распахнуты настежь, справа и слева выстроились солдаты гарнизона в начищенных кольчугах, подле них — пропыленные воины авангарда. Из ворот выступила процессия, во главе которой торжественно вышагивал престарелый аббат. За ним валила толпа клириков — монахи обители блаженного Ридвина, священники из городской церкви, странствующие братья, которые всегда в немалом числе стекались в обитель… За этой толпой гилфинговых слуг терялись городские старшины и купцы. Святой круг на груди аббата был серебряным, а цепь украшали самоцветы.

— Ого, как сияет наш старичок! — восхитился Коклос. — Особенно хорош ошейник.

Эту тираду шут проговорил вполголоса. Кто знает, как изменившийся Алекиан воспримет шутку на людях? Разумней не проверять, насколько далеко теперь простерлись границы его терпения. Император спешился и приблизился к настоятелю. Тот торжественно приветствовал императора и поздравил с благополучным возвращением.

— К нам уже донеслась весть, что успех сопутствовал правому, и враг повержен непобедимой десницей вашего императорского величества! — торжественно произнес аббат.

— Милостью Гилфинговой, — отозвался Алекиан.

Коклос тоже слез с лошади и тихонько придвинулся к императору.

— Ну вот, — буркнул карлик, — сейчас его священство объяснит нам, что лишь твой поход спас империю. И что теперь все будет процветать и колоситься…

— И тем более отрадно было нам слушать о победе императора, — продолжал тем временем аббат, — что отовсюду доносятся слухи об утратах и потерях, о бедствиях и недобре!

— Какие слухи? — насторожился Алекиан. — Мы долго были лишены новостей.

— О, Пресветлый, — аббат даже пристукнул посохом, так что взлетело облачко дорожной пыли, — неужто мне выпало оказаться вестником несчастья? Увы!