Дыхание ветра

Тщетно она оглядывала окрестности, юноши нигде не было видно. Вдруг слева в подлеске она различила, что на дереве что-то белеет. Это был он. Его выдала белая рубашка.

— Симон! — вновь окликнула она.

Юноша стоял в развилке ствола старого вяза, там, где в детстве они с братьями строили укрытие, давно снесенное снежными бурями. Эрмин в ужасе выкрикнула:

— Нет! Не делай этого!

На шее старшего сына Бетти была веревка, привязанная другим концом к толстой ветви. Если он спрыгнет с крохотной опоры, все будет кончено.

Эрмин крикнула громче, протягивая к юноше руки:

— Симон, умоляю! Не прыгай!

— Уходи! — Голос Симона был искажен бесконечным страданием. — Оставь меня, я больше не могу!

Он споткнулся и едва не сорвался вниз. Эрмин в отчаянии смотрела на него.

— И все же, Симон, ты не можешь повеситься! — убежденно сказала она, потихоньку подступая ближе. — Ты не имеешь права умереть. Послушай. Ты только что потерял мать, я понимаю, как это ужасно и невыносимо больно. Но подумай о младшей сестренке, об отце, об Эде… Ты что, хочешь доставить им новые страдания? Умоляю, сними петлю с шеи. Сделай это хотя бы для меня, Симон, я люблю тебя как брата…

Эрмин молитвенно прижала ладони к грубой коре старого вяза.

— Ты не посмеешь покончить с жизнью при мне, чтобы это видение вечно стояло у меня перед глазами! — воскликнула она. — Представь, что чувствовала бы Бетти, увидь она такое? Что, если она видит тебя в эту минуту и плачет… Перед кончиной она поручила тебе заботиться о братьях и сестренке, сказав, что ты сильнее, чем думаешь! Она была права. Так сжалься над нами, сними петлю! Я не уйду отсюда. Я останусь здесь, пока ты не откажешься от того, что задумал.

Эрмин не выдержала и зарыдала.

— Но почему? Почему?! — вопрошала она, стоя с запрокинутой головой, чтобы не выпускать Симона из виду. — А Шарлотта? О ней ты подумал? О том, каким это будет несчастьем для нее?

— Для нее это только лучше, — возразил Симон. — Мне вряд ли удалось бы сделать ее счастливой. Мама хоть после свадьбы была счастлива, но мне и этого не дано…

К громадному облегчению Эрмин, он все же снял с шеи скрученную из конопли веревку.

— Спускайся, поговорим. На тебя просто нашло затмение. Прошу, спускайся!

Симон соскользнул с дерева по веревке, все еще привязанной к ветке. Приземляясь, он подвернул ногу.

— Ой! Щиколотка! Это все из-за тебя! — Лицо Симона исказилось от боли.

— Ты хотел покончить с собой, а теперь ноешь из-за легкого ушиба. Бедный Симон, ну и напугал же ты меня!

Эрмин обняла юношу, который едва не свел счеты с жизнью, ее поразило соприкосновение с этим живым горячим телом. С Симона слетела напускная бравада, и он заплакал.

— Слава тебе, Господи! — воскликнула она. — А явись я на пять минут позже? А на час? Я бы обнаружила труп. О Симон, как ты мог? В такой момент! Давай присядем. Скажи, что это на тебя нашло? — Усадив юношу рядом, Эрмин принялась гладить его по темным волосам, будто заболевшего ребенка. Пораженный такой нежностью, Симон вытянулся на земле, уткнувшись лицом в ее юбку. Слезы скатывались на розовый шелк.

— Ну-ну, успокойся, — повторяла она. — Знаешь, я думала сойду с ума, тогда, поздней осенью, когда умер мой ребенок, мой Виктор. И все же я вернулась к жизни. Время смягчает боль, Симон. Это страшно несправедливо, что наша дорогая Бетти умерла так рано, такой молодой. Но ты — ты должен чтить ее память, продолжая жить…

— Это младенец утащил ее за собой, ублюдок! — выругался он, с трудом выпрямляясь. — Будь проклят Трамбле. Уверен, что это его ребенок. Этот подонок опозорил мать и в конце концов убил ее!

— Нет, Симон, нам ничего не известно, — возразила Эрмин. — И в любом случае из-за этого не стоит вешаться. Извини, что говорю тебе такие вещи, но множество женщин умирает при родах. Даже в больнице. Еще до рождения Мукки и близнецов я думала о том, какой это риск. Говорила себе, что, быть может, это мой последний день.

Симон резво выпрямился и сел, скрестив ноги.

— В таком случае мужчины, которые хотят детей, это убийцы, проявляющие свою власть над женщиной, — сказал он, закуривая сигарету. — Нет чтобы воздержаться и не заводить потомство!

Он повернулся, и Эрмин увидела искаженное болью лицо, горькую складку у рта.

— Ну, не стоит преувеличивать! Признай, что в районе озера Сен-Жан немало многодетных семей, у которых десять, двенадцать, даже пятнадцать детишек.

— Ну и что! Мне от этого не легче, — бросил он.

— Это в порядке вещей. Но ты должен быть мужественным. Ты нужен Жозефу. Он не всегда был идеальным отцом, но он тебя любит.

Симон помотал головой, слезы вновь покатились у него из глаз.

Он бросил окурок и опять приник к Эрмин. Она изо всех сил пыталась его утешить, хотя сама чувствовала страшную тяжесть на сердце. «Удивительное дело, — подумала она, гладя Симона по волосам, — прикосновение Пьера произвело на меня отталкивающее впечатление, мне было стыдно, а вот обнимать Симона мне вовсе не претит. Если бы у меня был брат его возраста, я чувствовала бы то же самое. Но какая я глупая — он ведь и вправду мой брат, мы росли вместе, дрались за игрушки, проказничали…»