Дыхание жизни (ЛП)

Я ему сказала: «Ответь, пожалуйста, на один вопрос. Кто такая эта Мадлен?» Тут он попытался встать, но я сказала: «Нет уж, извини, я должна это для себя уяснить. Я тебя спрашиваю, и мне нужен ответ». Я встала в изножье кровати и включила еще одну лампу. Потом еще одну. (Неожиданно Фрэнсис повышает голос). «Кто такая эта Мадлен? Кто она такая, черт возьми? И почему я должна с ней делиться? Скажи: по какому такому праву я должна с ней делить своего мужа?»

Мадлен улыбается.

Мадлен. Он разозлился, да?

Фрэнсис. Откуда вы знаете?

Мадлен. Догадалась.

Молчание.

И что же он вам ответил?

Фрэнсис отворачивается.

Фрэнсис. Он сказал: «Во что превратилась жизнь!»

Мадлен. Жизнь?

Фрэнсис. Наша жизнь

Мадлен. Да, я поняла.

Фрэнсис делает паузу.

Фрэнсис. Он сказал мне: «Ты знаешь, что такое семья? Я тебе объясню. Семья — это ячейка эгоизма, оправдание эгоизма, поэтому политики так ее защищают. Она как профсоюз, который помогает своим членам себя увековечить. Ее единственная цель — защитить собственные интересы. Это, если угодно, как крестовый поход за саму себя, любимую. Семья идеальна в теории и эгоистична на практике. Это же настоящий картель! Официальное разрешение наплевать на всех остальных». (Фрэнсис делает паузу и теперь прямо обвиняет Мадлен). «И что с того?» (Фрэнсис обращается к Мадлен, будто перед ней Мартин. Говорит возмущенно). «Что с того?» «То, что Мадлен — не такая. Мадлен в этом не участвует», — сказал он.

Мадлен некоторое время смотрит на нее.

Мадлен. Он так и сказал? Этими самыми словами?

Фрэнсис. И еще помню, он сказал: «Ты знаешь, где сейчас Мадлен? Вот в эту самую минуту? Могу тебе сказать. Она не сидит дома. Она почти каждый вечер куда-то идет — и так много лет подряд…» (Фрэнсис снова повышает голос). «И все для того, чтобы покончить с этой системой!..»

Мадлен. Да…

Фрэнсис. «Покончить с системой, что бы под этим не подразумевалось, что бы это ни значило. Она говорит: вот во имя чего я работаю. Даже в ее возрасте она день за днем делает что-то для того, чтобы покончить с так называемой системой»!

Мадлен. И что?

Фрэнсис. «Мадлен все еще не сдается! Да, она борется, даже когда целый мир говорит ей, что бороться уже не за что. Весь мир ей твердит: нет уже ни малейшего шанса, что в этом поганом мире что-нибудь изменится — ни черта не изменится, мы же все это знаем!» (Фрэнсис заражается гневом Мартина, и теперь она говорит словно от своего собственного имени). «Как это называется? Каким словом можно назвать, когда человек в одиночку за что-то борется и не сдается? Когда человек за тридцать лет ничуть не изменился? Или за сорок? А? Ты знаешь, как это называется?»

Молчание. Фрэнсис как будто ждет ответа на свои слова.

Мадлен. А что он еще говорил?

Фрэнсис. «Мадлен ничего не ждет. Она не надеется войти в историю. Эта женщина ничего ни от кого не ждет и ни на что не надеется. Ей достаточно ее веры: веры в то, что в один прекрасный день она окажется права».

Тишина. Мадлен ждет, что Фрэнсис скажет дальше.

«Так как это можно назвать? Есть этому название?»

Мадлен опускает глаза.

Мадлен. Понятно.

Фрэнсис. Да.

Мадлен. Конечно, вы….

Фрэнсис. Да.

Мадлен. Да, кто бы мог подумать…

Фрэнсис кивает; в ней все еще живет тот ее прошлый гнев, как будто все происходит в настоящий момент.

Фрэнсис. Это была уже совсем другая ссора, поверьте.

Мадлен. Конечно.

Фрэнсис. Совсем другого рода…

Мадлен. Не сомневаюсь.

Фрэнсис. Это уже не то, что бумаги на газоне. Нет, о такой ссоре он уже не побежит рассказывать своей любовнице.

Мадлен. Нет, конечно.

Фрэнсис. Этой ссорой он уже не гордился. Это было все равно, что ругаться на вершине Эвереста! А я начала задыхаться, хватала ртом воздух. (Фрэнсис с угрозой повышает голос). «Прости, если я ошибаюсь, но мне почему-то показалось, что здесь кого-то с кем-то сравнивают». Тогда он начал кричать: «Очень верно подмечено, черт побери!» (Фрэнсис неожиданно снижает тон). А потом сказал: «Мне нужна ее сила. Мне необходима эта ее сила».